Специфическим явлением советского языкознания 1920 - 1950-х гг. было «новое учение о языке», которое стали называть марризмом. Основателем этого учения был Н.Я.Марр. Для «нового учения о языке» были характерны лозунги «Омолодим старушку грамматику!», «Будущее за нами - и, значит, за теорией Марра».
С именем Николая Яковлевича Марра (1864 - 1934) связана целая эпоха в истории отечественного языкознания, которую позже назвали «сумерками лингвистики». Марр был сыном шотландца и грузинки. Он вырос в семье, где отец говорил по-французски и по-английски, а мать - только по-грузински. С детства Марр говорил на грузинском языке, а в Кутаисской гимназии выучил ещё семь языков: русский, немецкий, французский, английский, латинский, древнегреческий и турецкий. Ученик Марра, Федот Петрович Филин (1908 -1982) писал, что Марр знал 60 - 70 языков.
Марр учился на восточном факультете Петербургского университета, где изучил все языки Кавказа и Ближнего Востока. С 1888 г. Марр преподает востоковедение, историю культуры, этнографию восточных народов. Лингвистикой он занимался только в связи с этнографией.
В год окончания университета в одном из тифлисских книгохранилищ Марр обнаружил уникальный памятник - перевод на грузинский язык не сохранившегося в оригинале «Толкования на Песнь песней Соломона» христианского писателя III в. н.э. Ипполита Римского. Памятник был переведён на европейские языки. Марр в 1900 г. получил звание профессора, а в 1902 г. по этому памятнику защитил докторскую диссертации «Ипполит. Толкование "Песни песней"». Затем во время экспедиций на Синай и в Палестину Марр обнаружил нескольких ценных грузинских и армянских памятников. Найденные рукописи он опубликовал с научными комментариями. Марр стал основателем кавказской археологии, несколько десятилетий возглавлял русское кавказоведение и сформировал собственную школу. В 1912 г. Марр был избран в академики.
Из лингвистических работ Марра дореволюционного периода научную ценность представляют древнеармянская грамматика (1903) и грамматика чанского (лазского) языка (1910). В послеоктябрьский период он написал древнегрузинскую грамматику (1925) и абхазско-русский словарь (1926).
В 20-е годы Марр решил создать марксистское учение о языке . Это учение отрицало всю компаративистику XIX в. Марр утверждал, что:
1) индоевропейской языковой семьи не существует, единого индоевропейского праязыка никогда не было. Не было общеславянского праязыка. Марр сравнил «изолированный» грузинский язык с другими кавказскими языками и пришёл к выводу о существовании яфетической языковой семьи, названной так по имени третьего сына библейского Ноя - Яфета. Марр считал, что Ной после всемирного потопа обосновался на Кавказе, и оттуда стали развиваться все языки мира. Впоследствии Марр включил в яфетическую семью и средиземноморские, турецкий, баскский, семитские языки.
2) классификации языков мира, предложенные компаративистами XIX в., не могут быть приняты пролетарской лингвистикой. Они основаны на неравенстве народов, на искусственном возвышении индоевропейских языков с их флективным морфологическим строем.
3) индоевропеистика не даёт удовлетворительного ответа на вопрос о происхождении языков и о закономерностях их развития.
4) индоевропейская лингвистика «работает формальным методом, сосредоточивая своё внимание на фонетике и морфологии. Она отодвигает словарь на второстепенное место, абсолютно не учитывает семантики.
Марр не имел классического лингвистического образования, слабо владел сравнительно-исторической методикой. Он с пренебрежением относился к «индоевропеистам», считая, что ему незачем и нечему у них учиться. Компаративистика в конце XIX - начале XX в. на самом деле переживала кризис. Младограмматиков не интересовали глобальные проблемы языкознания: о происхождении языка, о связи языка и мышления, о роли языка в жизни общества, об общих закономерностях развития языков мира. Именно эти глобальные проблемы Марр стал решать в своем учении о языке. «Новое учение об (так у Марра!) языке» оказалось очень актуальным. В то время господствовала марксистско-ленинская идеология. Большевики жили в предчувствии мировой революции, верили в братство всех народов и рас, мечтали о скорой победе коммунизма на всей планете. Марр решил применить марксистско-ленинскую философию к языку. Поэтому марксистское учение о языке приняли не только рабочее - крестьянская молодёжь, но и многие учёные: Н.Ф.Яковлев, Федот Петрович Филин, Иван Иванович Мещанинов.
Основные идеи «нового учения о языке» заключаются в следующем:
1) Марр понимал положения исторического и диалектического материализма прямолинейно, в вульгарно-социологическом ключе. Базисом в этой философии считается материальная культура, средства производства. Все остальное относится к надстройке. Поэтому Марр относил язык к надстроечной категории вместе с идеологией, искусством, наукой. Надстройка зависит от базиса и имеет классовый характер, поэтому язык тоже имеет классовый характер. Марр утверждал, что народные языки грузин и армян больше сходны друг с другом, чем древнелитературный и народный грузинский язык, или древнелитературный и народный армянский язык. В статье «Почему так трудно стать лингвистом-теоретиком» он писал: «Не существует национального, общенационального языка, а есть классовый язык. И языки одного и того же класса различных стран выявляют больше типологического сродства друг с другом, чем языки различных классов одной и той же страны, одной и той же нации».
Классы в истории общества совершают революции, поэтому языки, на которых говорят классы, переживают революционные скачки. Развитие языка идет революционными скачками.
2) Вторым положением нового учения было единство глоттогонического (от греч. glotta "язык") процесса. В работе «Язык» Марр писал: «Языки всего мира в зависимости от времени возникновения принадлежат к той или иной системе, сменявшей одна другую». У всех языков мира одно происхождение, но это не означает, что у всех языков был один праязык. Вначале, наоборот, господствовало многоязычие, которому предшествовал язык жестов.
3) Основной закон развития языков мира - движение от многоязычия к единству через скрещение. «Как человечество от кустарных, разобщённых хозяйств и форм общественности идёт к одному общему мировому хозяйству и одной общей мировой общественности, так и язык от первичного многообразия гигантскими шагами продвигается к единому мировому языку». Не было никаких языковых семей, не было расщепления родственных языков. Языки могут только скрещиваться. Через это скрещение количество языков мира уменьшается на пути к единому мировому языку. Марр считал, что в будущем должен появиться единый мировой язык.
4) Развитие языков имеет стадиальный характер. Марр выделяет три стадии развития языков, которые соответствуют социально-экономическими формам развития человечества и формам мировоззрения: аморфную, яфетическую и флективную. Переход от одной стадии к другой происходит через революционный скачок, после чего язык меняется до неузнаваемости. Например, немецкий язык - это «преобразованный революционным взрывом» один из кавказских языков - сванский.
К аморфным Марр относил изолирующие языки, «не имеющие морфологии», в том числе китайский язык. По мнению Марра, он «остановился на той ступени развития, когда в языке человечества не было ещё никаких служебных форм, взаимоотношения слов определялись не окончаниями, как в русском языке, а расположением слов». Китайцы - это «народы, отпавшие от общего мирового движения».
Все индоевропейские языки пережили яфетическую стадию. Романские и германские языки вовсе не деградировали, утратив свою древнюю систему склонения, как утверждали компаративисты, а, напротив, ещё не достигли флективной стадии.
Вершину стадиальной пирамиды составляют флективные индоевропейские языки с развитой системой склонения и спряжения вроде латинского.
«Новое учение о языке» должно реконструировать стадии единого глоттогонического процесса и сделать прогноз единого языка будущего бесклассового общества.
5) Новое учение должно иметь свой метод исследования - методику четырёхэлементного анализа. Звуковой язык по Марру начинался с цельных слов, представлявших собой диффузный звук. Эти диффузные звуки постепенно разложились на четыре первичные односложные элементы: сал, бер, йон, рош. Элементы были названы по созвучию с названиями кавказских племен: «сар-мат» → сал, «и-бер» → бер, «йон-яне» → ион, «эт-руск» → рош. Эти четыре лингвистических элемента «общие у всех народов, они присущи каждому языку». Слова всех языков «состоят из четырёх элементов. В лексическом составе любого языка нет слова, содержащего что-либо сверх четырёх элементов».
Методика четырёхэлементного анализа состоит в поисках четырёх элементов в языках любых систем. Марр писал: «Мы теперь орудуем возведением всей человеческой речи к четырём звуковым элементам». Он пытался найти в каждом языке следы яфетической стадии. Марр сравнивал похожие по звучанию или по значению слова разных языков и без учета фонетических процессов сводил их к одному из четырех элементов. Например, в грузинском слове «del» - "дерево", в русском «бор» - "лес", в латинском «ar-bor», в русском «дерево» выделяется элемент «бер». У слова «красный» отсекались к- и -н-, а оставшееся -рас- рассматривалось как элемент «рош». Этот элемент выделялся и в словах «рыжий», «русый», «русь», «этруски», во французским «rouge», немецком «roth» "красный".
Объявив «новое учение о языке» марксизмом в языкознании, Марр стал добиваться его монопольного положения в советской науке. Сторонники Марра заняли ключевые позиции в Институте языка и мышления, в Санкт-Петербургском университете. На XVI съезде ВКП(б) в 1930 г. Марр выступил с докладом от имени учёных всей страны и закончил здравицей в честь И.В.Сталина. Марр был награждён самым почётным в то время орденом Ленина, что было равнозначно официальному признанию правоты его учения. Соратники Марра постепенно занимали все руководящие посты в научных учреждениях и в вузах. Они требовали преподавать языкознание только «по Марру».
Началась травля учёных, не согласных с этим учением. Труды компаративистов, славистов объявлялись «научной контрабандой», «вредительством в науке», «социал-фашизмом», «троцкизмом в языкознании». В первой половине 1930-х гг. были закрыты все отделения славистики в русских университетах. Было организовано «Дело славистов». Учёных изгоняли из партии, лишали научных званий, арестовывали. В ссылках и лагерях побывали: Афанасий Матвеевич Селищев (1886 - 1942), Виктор Владимирович Виноградов (1894/95 - 1969), Иван Григорьевич Голанов (1890 - 1967), Владимир Николаевич Сидоров (1903 - 1968). Были расстреляны Николай Николаевич Дурново (1937), Евгений Дмитриевич Поливанов (1938), Григорий Андреевич Ильинский (1937).
В самый разгар травли учёных - антимарристов в 1934 году Марр скончался. Место директора Института языка и мышления и главы сторонников «нового учения о языке» занял ученик Марра И.И.Мещанинов.
(1864-1934)
Становление и развитие советского языкознания тесно связано с именем академика Николая Яковлевича Марра – языковеда, филолога и историка древних цивилизаций, в научной деятельности которого ясно просматриваются два периода: дореволюционный и послереволюционный.
Конец XIX века и начало XX века в отечественной науке относятся к периоду становления и развития русского востоковедения. В этот период в Петербурге с его многосторонними интересами расцветала ориенталистская школа мирового значения, представленная целой плеядой выдающихся ученых: тюрколог В.В. Радлов, арабист В.Р. Розен, индологи С.Ф. Ольденбург и Ф.И. Щербатский, иранисты К.Г. Залеман и В.А. Щуковский и многие другие. Среди этих выдающихся ученых вырос крупнейший языковед, филолог и историк Кавказа Н.Я. Марр, отличавшийся от всех творческой индивидуальностью, характером и темпераментом.
Справедливо считают, что Н.Я. Марр создал, в сущности, новую отрасль кавказоведения – армяно-грузинскую филологию, понимаемую как единую дисциплину, основанную на целостной исторической концепции об исконно культурном единстве армянского и грузинского народов и их непрерывном взаимодействии. Высокую научную оценку получили проводившиеся Марром археологические раскопки в древней столице Армении Ани, грамматика древнеармянского языка, основные таблицы к грамматике древнегрузинского языка с предварительным сообщением о родстве грузинского языка с семитскими (есть, впрочем, все основания считать, что теория Марра о родстве грузинского языка с семитскими так и не получила никакого развития и применения ни в грузинском, ни в семитском языкознании).
Обращает на себя внимание гипотеза Марра о скрещенном характере армянского языка. Он устанавливает, что «в армянском языке мы не имеем чистого, точнее – целостного представителя индоевропейской семьи языков» [Марр 1909: 60], что в нем «имеется слой, противоборствующий арийскому, иногда перевешивающий его» и что этот коренной слой «…есть пережиток языка первоначальных жителей Армении» [там же: 69].
Гипотеза Марра о том, что армянский язык формировался не на индоевропейском субстрате, сохраняет и сейчас свое значение, несмотря на ряд попыток ее оспорить. Однако сама универсализация идеи языкового скрещивания от «яфетических элементов в языках Армении» к «яфетическим элементам в языках всего мира» привела, по существу, к отходу от лингвоисторических методов исследования, в результате чего автору не удалось доказать ни того, что языки, которые он объединял под названием «яфетических», в действительности находятся в родстве между собой, ни того, что во множестве языков Европы и Азии действительно имеются отложения этой «яфетической речи».
Согласно концепции Н.Я. Марра, яфетические языки – не особая этнически и генетически характеризовавшаяся группа или семья, а особое состояние, особый тип или стадия в развитии всех языков. Через эту стадию прошли будто бы языки, которые ныне известны нам как индоевропейские, семитские, урало-алтайские и др. Эта идея стала зерном «нового учения о языке». Элементы, из которых складывалось «новое учение о языке», были разнородны и во многом противоречивы. Так, с первых дней научной деятельности Марра не покидал вопрос так называемого «индоевропеизма». Если до него индоевропеистику обвиняли в том, что она неверно освещает историю одного конкретного языка, а именно армянского, то Марр вообще отрицал «праязык», то есть возведение родственных языков к единому первоначальному языку, результатом дифференциации которого они являются. По по мнению ученого, родство между языками возникает в процессе схождения, обезличения и смешения первоначально разнородных языков. Общий закон развития языков у Марра постулирует эволюцию не от единства к множеству, а от множества к единству. Механически перенося в область языка и языкознания понятия классов, классовой борьбы и пр., он стал отрицать сравнительно-историческое языкознание как «буржуазное», «расистское», «колониалистское» и т.п., рассматривая индоевропейскую семью типологически в аспекте создания новых хозяйственно-общественных условий.
Как известно, в наследии Марра имеется множество псевдонаучных лингвистических построений и методов. В то же время было бы неправильно зачеркивать все, что им было сделано в разных областях языкознания. Прежде всего представляется целесообразным различать два момента: постановку проблем, с одной стороны, и методы их разрешения – с другой. Марр был прежде всего историком культуры в самом полном и широком значении этого слова. В связи с этим он действительно важнейшие лингвистические, филологические, исторические и археологические вопросы (например, о взаимоотношениях языка и мышления, о происхождении языка, о связи языка с историей) стал рассматривать широко, комплексно, в контексте всей истории народа и его культуры. Постоянный творческий поиск, щедрость и неистощимость идей в соединении с огромной эрудицией, широтой кругозора и разнообразием научных интересов влекли к нему людей и делали его центром притяжения для многих, не только начинающих научных работников, но и зрелых ученых, не только языковедов, но и археологов, историков, этнографов и фольклористов.
Выдвигая на первый план исследований значение, Марр выражал основные тенденции советского научного мировоззрения. Краеугольным камнем «нового учения» стал, как известно, тезис о том, что язык есть идеологическая надстройка. Соответственно, на второй план был отодвинут факт коммуникативной функции языка. Из представления о языке как об идеологической надстройке был сделан ряд выводов, на основании которых Н.Я. Марр сформулировал:
1. Учение о стадиальности . Поскольку язык на протяжении своего развития – от возникновения до нашего времени – отражает смену хозяйственных и общественных форм, то в его развитии также можно выявить аналогичную смену: «…так называемые семьи языков… представляют различные системы, отвечающие различным типам хозяйства и общественности, и в процессе смены одной культуры другой одна система языков преображалась в другую» [Марр 1936: 107]. Таким образом, переход общества из одной формации в другую должен сопровождаться переходом языка из одного состояния в другое, причем эта смена языковых состояний сопровождается конкретной ломкой одной структуры языка и появлением новой, качественно отличной языковой системы. Так, изолирующий строй языка являлся якобы отражением первобытнообщинной формации; агглютинирующий строй соответствовал, по мнению Марра и его приверженцев, родовой организации общества, а флектирующие языки – формациям классового общества.
Если утверждать, что агглютинация предшествует флексии, то придется признать, что агглютинативные языки находятся на предшествующей ступени развития, в отличие от флективных. Равным образом, если эргативную конструкцию считать предшествующей ступенью по сравнению с номинативной, то языки эргативного строя следовало бы рассматривать как стоящие ступенью ниже номинативных.
Ступенчатые переходы называются Н.Я. Марром стадиальными. Следовательно, стоя на позициях морфологической типологии, приходится признать агглютинацию предшествующей флективности стадией, применение же синтаксической типологии приводит к выводу о стадиальных переходных от эргативности к номинативности. То, что для одних языков является фактом, может не иметь места в других языках, которые могли идти в своем развитии иными путями. Смена синтаксических систем, реально устанавливаемая на конкретном материале, может служить лишь одним из путей дальнейших изменений.
2. Теория единства глоттогонического процесса . Поскольку в общественном развитии повсюду наблюдаются одни и те же закономерности, в силу которых на смену одним формациям приходят другие (первобытнообщинный строй, рабовладельческий, феодальный и т.д.), в развитии языка должно наблюдаться повсюду такое же закономерное чередование. Иначе говоря, глоттогонический процесс является единым.
3. Учение Н.Я. Марра о классовости языка. Поскольку всякой идеологической надстройке присуща классовость, язык, будучи надстройкой, также является классовым.
Утверждая классовость языка, Марр принял за основу то, что на деле является весьма второстепенным, - известные отражения в языке классовых отношений. Все языки, согласно его взглядам, классовы и отражают в своей структуре не только социальный, но даже политический строй: представители разных классов говорят на разных языках. В своих лингвистических построениях Марр сделал много ошибок. При анализе «всеобщего родства языков» он неправомерно отрицал генетическое родство языков и сравнительно-исторический метод их изучения.
Все эти положения ошибочны в том смысле, что не считаются с двойственной природой и функцией языка: с одной стороны, как орудия познания и мысли, а с другой – как орудия коммуникации.
Е.Д. Поливанов, как известно, был яростным противником идей Н.Я. Марра. Он первым открыто призвал к дискуссии о «яфетической теории», добился дискуссии и в ходе ее доказал несостоятельность «нового учения о языке». В то же время нужно отметить (об этом научная литература умалчивает), что Поливанов высоко ценил конкретные труды Н.Я. Марра и отмечал, что «за вычетом яфетической теории остается очень много материала, который делает Марра великим ученым» [Поливанов 1968: 73].
По мнению В.З. Панфилова, «нельзя считать оправданным, что в ходе критики «нового учения о языке» была отброшена и сама идея стадиального развития языков, а также положение о наличии общих закономерностей и этапов в развитии всех языков, т.е. положение о единстве глоттогонического (языкотворческого) процесса. Это, конечно, не означает, что могут быть приняты те конкретные схемы стадиального развития языков, которые в свое время предлагались представителями «нового учения о языке» и которые ими неоднократно пересматривались. Здесь речь идет лишь о самом принципе. Что же касается конкретного решения данной проблемы, то в настоящее время для этого создались более благоприятные условия, во-первых, потому что сейчас предпринимаются серьезные усилия по изучению языка как системы с определением ее ведущих звеньев, во-вторых, потому что за последние два десятилетия достаточно далеко продвинулось изучение языков различной типологии» [Панфилов 1977: 7].
Целый ряд работ Н.Я. Марра с учетом проведенной в 50-х годах дискуссии о его философско-теоретических положениях не может не представлять огромного интереса для понимания истории языка кавказских народов. По счастливой случайности, абхазскому языку было суждено оказаться в орбите научных интересов академика, послужив базой в его исследованиях кавказского яфетического мира.
Изучение абхазского языка для Марра имело большое значение, поскольку данные этого языка, по его мнению, содействовали выяснению ряда общелингвистических вопросов, в том числе о месте абхазского языка среди других яфетических, его взаимоотношениях с другими языками Кавказа. Этим вопросам он посвятил работу «К вопросу о положении абхазского языка среди яфетических». В работе ученый охватил весь лексический материал, собранный Усларом, дополнив его материалом Чарая и собственными записями, проанализировал изданные сказки, пословицы и поговорки, выяснил ряд морфологических и наиболее сложных явлений абхазского языка, составил список абхазских фамилий, мужских и женских имен, уделяя особое внимание точности записей. Все это он делал «для разрешения целого ряда назревших исторических проблем по кавказскому краю».
Марр пришел к выводу, что все коренные языки Кавказа составляют одну генетически родственную ветвь языков с другой ветвью языков и что в древнейшую еще пору яфетические языки стояли на той стадии развития, какой в Европе достигли истершиеся индоевропейские языки, что тогда еще яфетическими языками был утрачен, например, грамматический род, образовательные элементы [Марр 1912: 20]. Рассматривая абхазский язык как напластование двух слоев - яфетического и неяфетического, он был сторонником миграционной теории. Ученый полагал, что путь движений яфетических племен и народов шел на Кавказ с юга. Эта позиция нашла отражение в его работах «История термина абхаз» (1912) и «Из поездок в Сванетию» (1915).
Н.Я. Марр постепенно «выходит за рамки филологии и лингвистики, становясь и археологом, и этнографом, и фольклористом, вернее сказать, привлекая и археологию, и этнографию, и фольклор для освещения исторического процесса по данным основной специализации - лингвистики. Оставаясь лингвистом, Н.Я. Марр тем самым выдвигает лингвистику на общую историческую арену, обращает языковой материал в исторический источник, проливающий свет на пройденные и идущие этапы истории развития человеческого общества» [Мещанинов 1935: 10].
Особый интерес представляет работа «Кавказоведение и абхазский язык», в которой Н.Я. Марр ставил вопрос комплексного изучения языков с учетом их взаимодействия и взаимовлияния, с учетом памятников материальной культуры, археологии и фольклора [Марр 1933-36. Т.I: 60]. История человеческого общества с присущими ей диалектическими изменениями включает сложнейшие моменты взаимодействия и напластования, получающие свое оформление как в их внешнем облике, так и во внутреннем содержании изучаемого явления - в языке, в материальном и духовном творчестве, что требует учета социальной обусловленности их развития и перспективы.
Богатый лингвистический материал для дальнейших научных исследований содержат абхазско-русский словарь Н.Я. Марра и абхазская грамматика, оставшаяся неизданной. Значительны заслуги ученого и в области семасиологии абхазского языка, в установлении исторических закономерностей в развитии значения слова.
Марр вел интенсивную работу по изучению северокавказских языков. Он объединяет группу московских исследователей языков Северного Кавказа с целью, во-первых, подготовить местных ученых для исследования родных языков, во-вторых, умножить материалы по языку, фольклору и материальной культуре Северного Кавказа.
К любому явлению академик подходил с исторической позиции, историзм для него - это главный принцип, хотя, как известно, в его наследии встречаем такие исторические теории, взгляды и отдельные положения, которые либо противоречат друг другу, либо полностью исключают друг друга.
Характеризуя особенности деятельности Н.Я. Марра в кавказоведении, Г.А. Климов отмечает: «Представляется не случайным, в частности, что «новое учение о языке» Н.Я. Марра отпочковалось от его первоначально кавказоведческой по содержанию «яфетической» теории, как обобщение исследований столь благодатного в самых различных отношениях материала. Нe случайно и то обстоятельство, что необычная пестрота кавказского языкового материала явилась объектом самых фантастических гипотез в старой ориенталистике» [Климов 1967: 315]. Богатый лингвистический материал первым исследователям горских языков Кавказа открывал непочатый край новых фактов, широкие перспективы для историко-лингвистических исследований. Такие особенности, как богатейшая фонологическая система абхазо-адыгских языков, специфические конструкции предложения с переходными и непереходными глаголами, сложные грамматические категории и др., дают возможность решения коренных вопросов теоретического характера, связанных со становлением фонологической и морфологической структуры языка.
Придавая исключительно важное значение исследованию бесписьменных языков в научных целях, Н.Я. Марр всегда относился к любому языку, культуре с большим уважением и интересом: «В нашем Союзе ни один народ не может быть объектом экспериментов, хотя бы и научных. Каждый народ призван быть субъектом, независимым работником по научному исследованию своих культурных достижений в целях их продвижения вперед в уровень с общим социалистическим строительством» [Марр 1936: 12].
Значение кавказоведческих работ Марра состоит также в том, что они вскрыли новые возможности использования кавказских языковых материалов, возможности более широкие, чем те, что были у него.
Принципиальная ошибка была допущена ученым тогда, когда он поставил вопрос однозначно: либо типологическое, стадиальное развитие, либо генетическое родство. Генетическое родство между собой одной группы языков, а не иной, по Марру, подрывало единство человечества. Не считаясь с предшествующей историей лингвистики, он вычеркнул сравнительное языкознание из науки как метод исследования.
Заслуги Н.Я. Марра перед кавказоведением не будут отмечены по достоинству, если не сказать о деятельности ученого по подготовке кадров и созданию научных учреждений по кавказоведению.
В 1924 г. на учредительном съезде Ассоциации краеведческих организаций в Махачкале подчеркивалась необходимость «национализации» научных изданий, необходимость установления теснейшей связи с местными работниками не только для приобщения их к интересам краеведения и вовлечения их как пассивных сотрудников, но и для подготовки настоящих краеведов...
В 1925 г. в Сухуми по инициативе Н.Я. Марра создается Академия абхазского языка и литературы. Причиной ее организации была необходимость работы над языком коренного населения Абхазии, создания его национальной литературы, без которой немыслимо культурное возрождение абхазского языка. С Академией связано не только имя Н.Я. Марра. Здесь сотрудничали И.И. Мещанинов, Н.Ф. Яковлев, К.Д. Дондуа, А.Н. Генко и др. Академия не была обеспечена подготовленными научными кадрами, поэтому правительство Абхазии принимает меры по удовлетворению нужд республики в соответствующих специалистах. Посылаются на учебу одаренные молодые люди местной национальности.
В 1930 г. Наркомпрос Абхазии принял постановление о преобразовании Академии абхазского языка и литературы в Научно-исследовательский институт абхазского языка и литературы.
Достаточно назвать учеников академика Н.Я. Марра - И.А. Джавахишвили, А.Г. Шанидзе, И.А. Орбели, И.А. Кипшидзе и др., чтобы судить о значении Марра в деле расцвета кавказоведческой науки в Грузии и Армении. В Ленинграде питомцами ученого были академик И.И. Мещанинов, К.Д. Дондуа, С.Л. Быховская, Р.М. Шаумян, А.Н. Генко, Г.Ф. Турчанинов. В Москве под непосредственным влиянием Марра работали Н.Ф. Яковлев, Л.И. Жирков, Б.В. Миллер, Г.П. Сердюченко, И.К. Сусикьян и другие. Три крупнейших кавказоведческих центра нашей страны - Ленинградский, Московский и Тбилисский - обязаны Марру своим возникновением и первыми шагами, подготовившими почву для дальнейшего их развития и современного состояния.
В 1923 г. академик Марр вносит в Академию наук проект организации в Москве Северо-Кавказского комитета Яфетического института, указывая, что работы этого Комитета, помимо разработки теоретических вопросов яфетической теории, будут представлять существенный интерес для жизненных потребностей широких масс населения автономных республик Северного Кавказа, где вопросы создания как письма для бесписьменных доселе яфетических языков, так и вообще технических средств просвещения на родном языке составляют необходимость всех местных культурно-просветительских и краеведческих центров. Комитет по изучению этнических и языковых культур народов Северного Кавказа был огранизован при Наркомпросе РСФСР, в 1925 г. он был преобразован сначала в Комитет, а в 1926 г. - в Институт по изучению этнических и национальных культур народов Советского Востока, который перешел вскоре в ведение ЦИК СССР. С этого момента во главе института становится академик Н.Я. Марр, вокруг которого группируется основное ядро института - Н.Ф. Яковлев, Л.И. Жирков, Е.И. Шиллинг, Н.Б. Бакланов, А.С. Башкиров, Н.К. Дмитриев, Б.В. Миллер, Г.П. Сердюченко.
В 1921-1922 гг. начинаются комплексные по своим задачам экспедиции на Северный Кавказ: в Кабарду, Дагестан, Чечню, Адыгею, в Абхазию. Руководителем этих экспедиций являлся Н.Ф. Яковлев. С 1923 г. при Московском институте востоковедения печатаются труды московских кавказоведов. В связи с возросшим интересом востоковедов к синокавказской теории любопытно, что Марр впервые обратил внимание на этот вопрос.
С 1932 г. Институт народов Востока был переименован в Институт национальностей СССР, а в 1936 г. - в Институт языка и письменности народов СССР с передачей его в Академию наук СССР. В 1943 г. он был реорганизован в Московское отделение Института языка и мышления АН СССР.
С первых дней советской власти Н. Я. Марр ставит вопрос о необходимости подготовки национальных кадров для северокавказских горских народностей, определяет их в вузы, в аспирантуру и лично оказывает всяческое содействие в подготовке научных кадров. В этом плане большой интерес представляет книга воспоминаний и документов П.В. Мегрелидзе «У истоков абхазоведения» (1985), которая содержит документы о научных связях Н.Я. Марра с деятелями абхазской культуры и науки Д.И. Гулиа, А. М. Чочуа, а также об учениках Марра - А.К. Хашба и В.И. Кукба.
Много времени и сил отдал Н. Я. Марр составлению и введению нового абхазского аналитического алфавита, работая над которым не раз ездил в командировку в Абхазию, принимал участие в работах комиссии Наркомпроса Абхазии по выработке и уточнению представленного им проекта нового алфавита и т. д.
Работа ученого «Абхазский аналитический алфавит (к вопросу о реформах письма)» издана отдельной брошюрой Ленинградским Восточным институтом в 1926 г. После долгих дискуссий и возражений абхазский аналитический алфавит был введен с 1926 г. (см. об этом Гулиа, 1964). После его введения работники просвещения стали жаловаться на трудность его изучения и требовать его упрощения. Марр по этому вопросу пишет: «Что касается тех или иных частичных улучшений письма, в смысле удобств или простоты, конечно, они возможны, но, как и раньше, я остаюсь при том мнении, что эти улучшения должны быть внесены практикой и опытом после того, как система войдет в жизнь» [Хашба 1972: 35]. Против аналитического алфавита Марра выступили Е.Д. Поливанов, Н.Ф. Яковлев, А.Н. Генко и др. В 1928 г. был поставлен, наконец, вопрос о замене яфетидологического письма новым латинизированным письмом и был принят проект нового письма, предложенный Н.Д. Поливановым и исправленный С.Чанба, М.Хашба и Н.Ф. Яковлевым.
Академик Б.Б. Пиотровский, рассказывая о своих первых шагах в науке, вспоминает о чутком отношении Марра к студентам, к их первым научным изысканиям: «Мой первый студенческий реферат - о древнеегипетском термине «железо», который Николай Яковлевич опубликовал в «Докладах Академии наук СССР», ...решил дальнейшую судьбу» [Сидоровский 1989].
Таков был Марр как ученый, как общественный деятель, как человек. Его идеи стимулируют дальнейшие исследования в области как общего языкознания, так и кавказоведения. Нельзя сказать, что Н.Я. Марр сам не сознавал слабых сторон своих теорий. Он был самым беспощадным критиком своих работ и в последний период жизни не раз в печати отзывался критически о созданном им «новом учении» и его перспективах. В последних его научных построениях синтез преобладал над анализом, обобщения - над фактами.
И все же при всех своих ошибках Н.Я. Марр остается одной из ярких фигур русской и советской науки. Не только филологические и археологические труды, ценность которых никто не оспаривает, но и увлечения периода «нового учения о языке» говорят о его социальной и незаурядной научной индивидуальности. На всем протяжении своей научной деятельности он был прежде всего творческой натурой.
Понять Н.Я. Марра периода «нового учения о языке» можно только в контексте его эпохи. Вся его деятельность в этот период вытекала из горячего желания послужить на своем участке делу революционного преобразования жизни и науки. Его борьба с «индоевропеистикой», кажущаяся сейчас любому филологу безумством, вдохновлялась тогда мыслью, что советское теоретическое языкознание должно идти своим самостоятельным путем, а не быть тенью зарубежных теорий, порожденных другим общественным строем. Он живо сознавал, что новая общественность, которая создается в России, требует влить новое содержание во все общественные науки, в том числе и в языкознание. Этой задаче он и отдался со всей энергией и страстностью своей натуры. На этом пути он оказался жертвой ошибок и заблуждений. Но в перспективе времени такие творческие натуры, как Марр, со всеми их ошибками займут более высокое положение в истории науки. Об этом красноречиво говорят работы ученых конца ХХ и начала XXI века.
В.М.Алпатов
МАРР, МАРРИЗМ И СТАЛИНИЗМ
© В. М. Алпатов
В последнее время общий рост интереса к событиям нашей истории сталинского времени привел и к усилению внимания к известной лингвистической дискуссии 1950 г. и к выступлению Сталина против идей академика Марра. При этом нередко данный эпизод воспринимают в отрыве от всей истории советского языкознания, что приводит к сочувственной оценке Марра, в котором видят лишь жертву Сталина (1). Тогда, однако, остается неясным, почему марризм был осужден лишь в последние годы жизни Сталина, тогда как перед этим более двух десятилетий он считался "марксизмом в языкознании" и занимал при поддержке сверху монопольное положение в науке, причем начало этой монополии совпало с установлением режима личной власти Сталина. Трудно при таком подходе объяснить и тот факт, что за годы, прошедшие после смерти Сталина, осужденные им идеи не получили никакого развития и не вызывали серьезного интереса лингвистов.
Так называемое "новое учение о языке", или "яфетическая теория" (последний термин имеет также другое значение, связанное с идеями Марра более раннего периода, от которых он затем отказался), сформировалось Марром в 1923-1924 гг. и проповедовалось им при бесконечных частых модификациях до его смерти в 1934 г. Его основу, отвлекаясь от второстепенных деталей, составляли две идеи, касавшиеся исторического развития языка. Первая из них была диаметрально противоположна обычным лингвистическим представлениям о постепенном распаде единого праязыка на отдельные, но генетически родственные языки. Согласно Марру, языковое развитие идет в обратном направлении: от множества к единству. Языки возникали независимо друг от друга: не только русский и украинский языки исконно не родственны, но и каждый русский диалект и говор был в прошлом отдельным, самостоятельно возникшим языком. Затем происходил процесс скрещения, когда два языка в результате взаимодействия превращались в новый третий язык, который в равной степени является потомком обоих языков. Например, французский язык – скрещенный латинско-яфетический , причем, отсутствие склонения и неразвитость спряжения представляют собой исконно яфетическую его черту. В результате множества скрещений количество языков уменьшается, и в коммунистическом обществе этот процесс найдет завершение в создании всемирного языка, отличного от всех существующих.
Другая идея относилась к структурному развитии языков. Согласно Марру, хотя языки возникли независимо друг от друга, они всегда развивались по абсолютно единым законам, хотя и с; неодинаковой скоростью. Звуковая речь возникала в первобытном обществе в среде магов и первоначально была средством классовой борьбы. Поначалу у всех народов она состояла из одних и тех же четырех элементов САЛ, БЕР, ИОН, РОШ, которые имели характер "диффузных выкриков". Постепенно из их комбинаций формировались слова, появлялись фонетика и грамматика. При этом все языки проходят одни и те же стадии, определяемые уровнем социально-экономического развития. Любой народ на том или ином экономическом уровне обязательно обладает языком, находящимся на соответствующей этому уровню стадии (аморфной, агглютинативной, флективной, и т.д.); более того, на некотором уровне социально-экономического развития в любой точке земного шара одни и те же значения выражаются одинаково, например, вода на одной из экономических стадий будет именоваться су. При изменении экономического базиса язык как часть надстройки подвергается революционному взрыву и становится качественно иным как структурно, так и материально; однако в языке остаются следы прежних стадий вплоть до четырех элементов, которые можно выделить в любом слове любого языка; отыскание таких следов Марр именовал лингвистической палеонтологией. Связь языка с базисом была прослежена Марром для разных стадий первобытного общества; вопрос о языковых соответствиях формаций от рабовладельческой до социалистической Марр всегда обходил; снова охотно он начинал говорить лишь о языке коммунистического общества, который, по его мнению, должен был потерять звуковой характер .
Любому человеку, даже элементарно знакомому с языкознанием, легко видеть, что все эти идеи имеют мало общего с наукой. Вопиющее несоответствие фактам и полученным в науке результатам, недоказанность и принципиальная недоказуемость положений, нелогичность, противоречивость, полная оторванность от практики – все это очевидно . Нечего и говорить о "таких открытиях" Марра, как большее сходство русского языка с грузинским, Чем с украинским; объявление немецкого языка преобразованным революционным взрывом сванским, а смердов – иберо-шумерским слоем русских; требования упразднить грамматику и многое другое, высказывавшееся в его многочисленных работах. Многие фразы из сочинений Марра, особенно последних лет жизни, похожи на бред сумасшедшего. Приведем лишь один из сотен и тысяч примеров: "Этот раскол европейского мира на католиков и протестантов – дело значительно более древней эпохи я имеет корня всегда в сдвигах производства и техники, конкретно в преодолении германцами, тогда еще иберами, природных ресурсов таких центров их сосредоточения, как Рейнский край, Пиренеи к др., еще раньше с участием басков, когда речь была еще так наз. яфетической системы, когда во всей северной, средней я восточной Европе и далее, как на Кавказе, действовали сплошь мышлением все еще первобытного общества (3). Научная критика "нового учения о языке" – нетрудная задача, решенная и у нас, и за рубежом уже давно (4).
Разрыв между научной слабостью "нового учения о языке" и многолетней силой его влияния колоссален и требует объяснения. Влиятельность Марра и его учения нельзя объяснить одними репрессивными мерами, которые к тому же приобрели решающее значение не ранее 1928-1929 гг., когда марризм уже имел немало приверженцев. На первом этапе главным методом Марра было привлечение на свою сторону искрение преданных ему людей, среди которых наряду с авантюристами и невеждами были и очень талантливые люди. Достаточно назвать очень популярную в ваши дни О.Фрейденберг, которая даже в 1937 г., во многом уже отрешившись от идей Марра, заявляла: "Марр – это была наша мысль, наша общественная и научная жизнь; это была наша биография. Мы работали, не думая о нем, для него, и он жил, не зная этого, для нас" (5).
Академик Марр был далеко не однозначной фигурой в истории нашей науки. Начав свою деятельность как серьезный ученый-кавказовед, он еще до революции вполне заслуженно был избран академиком. Однако еще смолоду у него "синтез решительно преобладал над анализом, обобщения – над фактами" (6). Марр несомненно был яркой личностью, обладал обширными, хотя и нередко поверхностными познаниями, и умел привлекать к себе людей. В то же время он всегда был властным и не терпевшим возражений человеком; как осторожно писал в некрологе Марра академик Алексеев, "экспансия была его лозунгом, радостью его жизни" (7). В 20-е гг. он добивался создания "мирового масштаба института языка" (См.: 3. T.1, с. 181); мировая наука однако отвергла его идеи и Марр сосредоточился на завоевании монопольного положения в своей стране.
Несомненная притягательность учения Марра – особенно сильная в 20-е годы - не была притягательностью научной теории. Марризм был одним из научных мифов, которыми, к сожалению, богат XX в. Любопытно, например, что к марризму оказываются хорошо применимы признаки научного мифа, выделенные американским ученым Р.Миллером на совершенно ином материале (некоторых концепций японского языкознания) (8).
Каждый миф в своей основе имеет какую-то крупицу правды, которая, однако, фантастически препарируется (9), Одной из таких крупиц был научный авторитет Марра, доводившийся при активном его участии до неимоверных размеров: Марра при жизни назвали гением. Другим элементом истины был тот кризис в развитии мирового языкознания, который заметил и использовал, в своих целях Марр. Начало XX в. было периодом смены научной парадигмы, когда традиционная наука XIX в., целиком сосредоточенная на сравнительно-историческом изучении индоевропейских языков, уже не удовлетворяла многих ученых. Наметился научный кризис, который отмечали многие лингвисты. Идеи Марра были одной из попыток его преодоления, поначалу казавшейся интересной уже потому, что "новое учение", отказываясь от традиционных постулатов, сохраняло привычное для многих понимание языкознания как исторической науки. Не все осознавали тогда, что наиболее перспективным был путь, проложенный Бодуэном де Куртенэ и Ф. де Соссюром, связанный с обращением к синхронной лингвистике, к изучению языковой структуры в отрыве от ее истории (при том, что новые методы вовсе не отменяли старые). Верно заметил Марр и такое слабое место традиционной лингвистики, как неразработанность семантики, науки о языковых значениях. Он поэтому мог претендовать на роль первооткрывателя семантических законов, хотя эти "законы" имели характер произвольных объяснений почти любых звуковых сходств .
Заметив, например, похожесть немецких слов hund (собака) и hundert (сто), Марр без труда построил семантическую цепочку: собака как тотем – название коллектива – все – много – сто (См.: 3, т.II , с.391), хотя игнорируемая им наука давно установила, что эти два слова имеют разное происхождение. Поднимали авторитет Марра и его утверждения о решении многих проблем, которые современная ему наука обходила из-за недостатка материала (происхождение языка и мышления, принципы построения всемирного языка). Фактов у Марра здесь было не больше, чем у его предшественников, но богатство фантазии и безапелляционность тона воздействовали на многих его читателей и слушателей.
Доверие к Марру возрастало из-за приписывания ему чужих достижений. Это относилось не только к хаотически вкраплявшимся в его учение концепциям самых различных ученых от братьев Шлегелей до Л.Леви-Брюля, но и к развернувшейся в 20-30-е годы в СССР активной работы по языковому строительству. Окружение Марра активно распространяло легенду о его особой роли в этой деятельности. Однако реально Марр и его сторонники лишь мешали языковому строительству своими прожектерскими идеями: согласно Марру, создание алфавитов для отдельных языков – вредное занятие, замедляющее переход к всемирному языку. Он пропагандировал свой так называемый "аналитический алфавит", в котором всерьез видел прообраз будущего единого мирового алфавита (См.: 3. Т. IV , с.82-83); этот алфавит был, однако, из-за крайнего неудобства быстро отвергнут.
Еще одна обычная черта научного мифа – использование авторитета неспециалистов (См.: 8, с.66). Марр незаурядностью своей личности привлекал многих достойных людей. Вернадский называл его "моим старым другом" (10). Луначарский писал о плодотворном уме величайшего филолога нашего Союза, а может быть и величайшего из ныне живущих филологов, Н.Я.Марра" (11) Иоффе распространял легенду о том, что Марр мог за один день в совершенстве выучить ранее неизвестный ему язык (См.: 7, с.212).
Еще больше нравился Марр специалистам в смежных с языкознанием областях науки, особенно философам, археологам, историкам первобытного общества, фольклористам. Они, принимая "новое учение о языке" на веру, считали его ключом к решению занимавших их вопросов, особенно в связи с проблемами человеческой доистории. Как отмечает в интересных и до сих пор не опубликованных воспоминаниях лингвист П.Кузнецов, еще в 1927-1928 гг., "поддерживали Марра (если говорить о научной, а не политической поддержке) преимущественно философы, историки, литературоведы, этнографы, археологи (далеко не все, но больше, чем лингвисты)… Поддерживали его кое-кто из востоковедов, больше те, кто занимался бесписьменными языками, но тоже не все" (12).
Безусловно, популярность Марра определялась не только его личными качествами. Решающую роль играла созвучность его идеи эпохе. Сразу надо подчеркнуть, что Марр ориентировался на представления именно 20-х годов, когда ждали скорой мировой революции, построение коммунизма казалось делом близкого будущего и многие всерьез надеялись успеть поговорить с пролетариями всех континентов на мировом языке – "нереалистические цели задают масштаб, в котором любые реальные достижения покажутся ничтожными" (13).
Одной из привлекательных черт марризма казались идеи о всемирном языке. В 1926 г. в Яфетическом институте, возглавлявшемся Марром, решили даже создать группу для установления "теоретических норм будущего общечеловеческого языка" (14). Столь же созвучной времени была резкая враждебность Марра науке Запада и дореволюционной России. Эта враждебность имела давние корни, но теперь к научным обвинениям все более примешивались политические. В течение десятилетий многократно цитировалось высказывание Марра: "Сама индоевропейская лингвистика есть плоть от плоти, кровь от крови отживающей буржуазной общественности, построенной на угнетении европейскими народами народов Востока, их убийственной колониальной политикой" (См.: 3. Т.III, с.1). Так называемые "индоевропеисты" (под этим названием Марр имел в виду любых своих противников независимо от сферы их интересов) сравнивались Марром то с Чемберленом, то с Пуанкаре, то с немецкими фашистами. На индоевропейскую лингвистику, якобы отождествлявшую язык с расой, возлагалась ответственность за расистскую теорию фашизма; "индоевропеистам" приписывались никем не высказывавшиеся и явно абсурдные идеи роде неизменности грамматического строя языков той или иной расы (15). Миллер совершенно справедливо указывает, что миф должен воевать с врагами, при этом часто идет борьба с бумажными тиграми" (См.: 8, с. 56-58).
На любые возражения противников или просто людей, не понимавших его запутанные высказывания, у Марра был один очень удобный ответ: "новое учение о языке" требует "особенно и прежде всего нового лингвистического мышления". "Новое учение о языке требует отречения не только от старого научного, но и от старого общественного мышления" (См.: 3. Т.II ; с.426).
Тем, "кто имел несчастье раньше быть специалистом", Марр также в духе времени противопоставлял "новых людей" и "массы". По воспоминаниям Л.Мацулевича, Марр заявлял: "Только рабочая среда, свободная от рутины и сильная молодой, восходящей силой может разрешить все эти трудности. Наука, самая передовая наука взывает именно к ней" (См.: 7, с.166-167). Когда Марра избрали членом Чувашского ЦИК, он заявил, что это избрание "имеет для него больше значения, чем если бы вдруг все европейский академии выбрали его своим членом" (16). "Октябрьский революционный порыв" Марр вопреки фактам видел не в формировании новых литературных языков, а вообще "в создании новых языков" (См.: 3. Т.II, с. 352); или неоднократные заявления типа: "Если переживаемая нами революция не сон, то не может быть речи ни о какой паллиативной реформе ни языка, ни грамматики, ни, следовательно, письма или орфография. Не реформа, а коренная перестройка, а сдвиг всего этого надстроечного мира на новые рельсы, на новую ступень развития человеческой речи, на путь революционного творчества и созидания нового языка" (См.: 3. T.II, с. 370-371).
Лишь с 1928 г. Марр начинает уснащать свои работы цитатами из классиков марксизма-ленинизма, с которыми он до того, по свидетельству Б.Богаевского (См.: 7, с.165), не был знаком. Начинают тиражироваться и заявления о том, что метод "нового учения" – метод диалектического материализма, о его пролетарском характере и т.д. (См.: T.I, с. 267, 272, 276; т.II , с. 26, 294). При этом многие высказывания о языке Маркса и особенно Энгельса (как известно, увлекавшегося индоевропейским языкознанием) замалчивались, а приводившиеся цитаты имели декоративный характер, создавая видимость сходства идей Марра с идеями основоположников марксизма. Так, приводя определение надстройки у Энгельса, где нет ни слова о языке , Марр заключал: "А язык ведь сложнейшая и содержательнейшая категория надстройки" (См.: 3. Т.II , с.452). Еще пример. Марр приводит цитату из письма Маркса Энгельсу: "В человеческой истории происходит то же, что в палеонтологии. Даже самые выдающиеся умы принципиально, вследствие какой-то слепоты суждения, не замечают вещей, находящихся у них под самым носом. А потом наступает время, когда начинают удивляться тому, что всюду обнаруживаются следы тех самых явлений, которых раньше не замечали" (17). Делая такой вывод: "Палеонтология речи... уже предусмотрена самим Марксом" (См.: 3. Т.II , с.456). Напомним, что палеонтологией речи Марр называл поиск четырех элементов в словах современных и древних языков. Ясно, что сходство с Марксом здесь лишь в использовании термина "палеонтология".
Так Маркс и Энгельс гримировались под Марра. Впрочем, при очень явном расхождении с классиками Марр иногда не хотел отказываться от любимых своих идей. Например, о классах в эпоху зарождения звуковой речи, заявляя: "Гипотеза Энгельса о возникновении классов в результате разложения родового строя нуждается в серьезных поправках" (См.: 3. Т.III , c .75). Марр считал себя ученым не меньшего калибра, чем Энгельс. Впоследствии, в эпоху полного господства догматизма, идеи о классах при первобытно-общинном строе стали хрестоматийным примером "недостатков" учения Марра.
Освящение "нового учения о языке" цитатами из высочайших авторитетов придало мифу полную завершенность. Теперь были все основания для завоевания монопольной власти. Благоприятствовала этому и политическая обстановка в СССР в конце 20-х годов.
До 1928-1929 гг. марризм был в советском языкознании не монопольным, но Влиятельным направлением, пользовавшимся поддержкой сверху. Для деятелей партии и государства Марр казался очень важной фигурой. Крупные представители русской дореволюционной науки по-разному восприняли революцию, но даже самые благожелательные к большевикам среди них не шли дальше лояльного отношения к новой власти и сотрудничества с ней. Но очень хотелось иметь среди авторитетных ученых и тех, кто был бы не просто партнером, но активным участником борьбы за построение нового общества. И здесь лучшей кандидатурой на эту роль казался Марр. Среди членов Императорской академии наук только он заявил о переходе на классовые позиции пролетариата, только он (правда, немного позже, в 1930 г.) вступил в ВКП(б); характерно, что он в виде особой милости стал членом партии без кандидатского стажа (отметим, что до революции Марр был человеком правых взглядов, тесно связанным с клерикальными кругами). Марр активно стремился к распространению такой репутации. О.Фрейденберг писала в воспоминаниях 50-х годов: "Марр никогда не бывал на заседаниях своего института. Он всегда где-то заседал, верней, оказывался. Гоняясь за популярностью и желая слыть общественником, он отказывал научным занятиям в своем присутствии и руководстве, но сидел на собрании "по борьбе с хулиганством". Вечно думая об одном, о своей теории, он покупал внимание властей своей бутафорской "общественной деятельностью" (См.: 5, с.202). Трудно сделать окончательный вывод об искренности такого поведения, и некоторые авторы ставят его под сомнение. Так, активно не принимавший марризм шведский лингвист-коммунист Х.Шельд утверждал, что Марр за границей заявлял: "С волками жить – по волчьи выть". В любом случае несомненно, что Марр сознательно "покупал внимание властей".
Власти ценили Марра. В 1928 г. в тех же "Известиях" влиятельный тогда М.Покровский писал: "Если бы Энгельс еще жил между нами, теорией Марра занимался бы теперь каждый комвузовец, потому что она вошла бы в железный инвентарь марксистского понимания истории человеческой культуры... Будущее за нами – и, значит, за теорией Марра... Теория Марра еще далека от господства, но она уже известна всюду. Уже всюду ее ненавидят. Это очень хороший признак. Марксизм всюду ненавидят уже три четверти столетия, и под знаком этой ненависти он все более и более завоевывает мир. Новая лингвистическая теория идет под этим почетным знаком, и это обещает ей, на ее месте, в ее научном кругу, такое же славное будущее" (19).
При поддержке М.Покровского Марр вошел в Общество историков-марксистов, а в том же году в Комакадемии, ранее не занимавшейся языкознанием, создается подсекция материалистической лингвистики во главе с Марром; ее фактическим руководителем был В.Аптекарь, одна из самых мрачных фигур в истории советского языкознания. Подсекция стала центром пропаганды марризма как "марксистской лингвистики" при активной поддержке главы литературного отдела Комакадемии академика Фриче, еще одного лидера вульгарного социологизма тех лет.
Заметим, что главные пропагандисты Марра среди представителей власти – Покровский, Луначарский, Фриче – не принадлежали к окружению Сталина. Всем троим посчастливилось умереть своей смертью до 1937 г., но все были посмертно в той или иной степени низвергнуты с пьедесталов. Впрочем, среди покровителей Марра были и лица, сейчас воспринимаемые в ином ряду: в 1927 г. тогдашний ректор 1-го МГУ требовал внедрения и преподавания "нового учения о языке" как "первого серьезного опыта марксистской теории в языкознании", этим ректором был не кто иной, как Вышинский. Эти требования он однако выдвигал по настоянию того же Покровского (20).
В 1930 г. наконец произошла и встреча Марра со Сталиным. На одном из первых заседаний XVI съезда ВКП(б) Марр выступил с приветствием от научных работников. Как сказано в газетной хронике, "выступление академика Марра и профессора Келлера превращается в демонстрацию единения рабочего класса и представителей науки, идущих в ногу с рабочим классом по пути социалистического строительства. Делегаты съезда устраивают овацию выступающим ученым" (21). Рассказывают, что, выступая перед Сталиным, Марр произнес часть приветствия по-грузински.
Еще больше поднялась звезда Марра после того, как в заключительном слове по отчетному докладу на том же съезде Стадии повторил один из его постоянных тезисов: "В период победы социализма в мировом масштабе, когда социализм окрепнет и войдет в быт, национальные языки неминуемо должны слиться в один общий язык, который, конечно, не будет ни великорусским, ни немецким, а чем-то новым" (22). Сравним слова Марра, относящиеся к 1926 г.: "Будущий единый всемирный язык будет языком новой системы, особой, доселе не существовавшей... Таким языком, естественно, не может быть ни один из самых распространенных живых языков мира"" (См.: 3. T.II,с. 25). После этого марристы могли считать, что их учение получило высочайшую поддержку; они заявляли: Учением о едином глоттогоническом процессе (тезис о движении языков от множества к единству – В.А. ) Н.Я.Марр доказал и иллюстрировал на богатом языковом материале гениальное положение, высказанное т.Сталиным на XVI съезде ВКП(б)" (23), хотя историческая связь между высказываниями Марра и Сталина могла быть лишь обратной.
В последние годы жизни Марр был одной из самых влиятельных фигур в советской науке, он был вице-президентом АН СССР, директором двух крупных академических институтов, членом ВЦИК и ВЦСПС, обладателем многих других должностей, и званий вплоть до почетного краснофлотца. Аппетиты его не знали границ: в одном из последних докладов в 1933 г. он призывал вслед за лингвистикой полностью пересмотреть и историю, отказавшись от понятий "Запад", "Восток", "доистория" и т.д. (См.: 16, с.498). В том же 1933 г. он одним из первых в стране был награжден орденом Ленина.
От других лингвистов после 1928-1929 гг. требовали полного признания "нового учения о языке" и следования его идеям. Все прочие направления в науке искоренялись. «Славяноведение смешивается с панславизмом... Генетическое родство славянских языков объявлялось ересью... "Сравнительная грамматика славянских языков" Г.А.Ильинского была рассыпана после набора» (24). На головы едва ли не всех квалифицированных языковедов сыпались самые нелепые политические обвинения. Показателен изданный и 1932 г. в Ленинграде группой последователей Марра во главе с Ф.Филиным сборник статей под устрашающим названием "Против буржуазной контрабанды в языкознании", где в "контрабандисты" было зачислено около трех десятков ведущих ученых тех лет. Даже лингвисты, не свободные от влияния марризма, но сохранявшие какую-либо независимость в своей работе, подвергались нещадной травле. Когда один из лучших советских языковедов, выдающийся деятель языкового строительства Н.Яковлев издал весьма ценную программу для собирания лексического материала языков Северного Кавказа, активный приверженец Марра Г.Сердюченко назвал ее образцом беспардонности, неряшливости и беспринципности, смыкающейся с проповедью принципов совершенно чуждых нам классов и мировоззрений с вредительством в языковом строительстве" (25). Яковлев разделил свой словник на разделы "Материальная культура" и "Духовная культура", включив в последний и политическую лексику. На это следует окрик: «Не известно ли проф. Яковлеву, что с точки зрения марксизма-ленинизма "политика есть концентрированная экономика", "Отрыв экономики от политики есть характернейшая черта буржуазных теоретиков и их социал-фашистских лакеев", – говорит тов. Каганович... И на позицию этих социал-фашистских лакеев и стал Яковлев в своей статье» (26).
Марристы призывали упразднить всю науку о языке, заменив ее изучением идеологии. Один из них писал: "До сих пор, как это ни странно, существует предрассудок, что лингвист тот, кто занимается фонетикой или морфологией какого-нибудь языка... И, наоборот, когда марксистско-ленински хорошо подготовленный человек начинает заниматься языковым строительством, то такой факт у некоторых вызывает удивление, а иные громогласно указывают на недопустимость вторжения в столь священную область, как языкознание. Необходимо четко и ясно заявить, что языкознанием и уже подавно языковым строительством может заниматься в наших условиях прежде всего тот, кто хорошо владеет методологией диалектического материализма" (27).
Лишь немногие осмеливались выступать против подобной демагогии. Здесь нельзя не упомянуть великого ученого-революционера Е.Поливанова. В феврале 1929 г. он по собственной инициативе выступил на подсекции материалистической лингвистики Комакадемии с докладом против "нового учения о языке". Он убедительно и доказательно опроверг основные положения Марра и показал ненаучность его методики исследования. Однако марристы во главе с Фриче и Аптекарем превратили обсуждение доклада в суд над Поливановым, которому приписывалось все, что угодно, вплоть до лживого обвинения в принадлежности до революции к черносотенной организации. Настроение слушателей, среди которых преобладали нелингвисты, было также не в пользу Поливанова, который в заключительном слове с горечью заметил: "Имею дело здесь с верующими – это прежде всего. Было бы смешно мне ставить своей задачей переубедить верующих". Начиналась борьба с "поливановщиной", Поливанов был вынужден уехать из Москвы в Среднюю Азию, где его продолжали травить. В 1931 г. ему все же удалось издать книгу "За марксистское языкознание", где он подтвердил неприятие идей Марра, заявив в то же время, что полное отрицание "буржуазной науки" превратило бы нас в обскурантов и что Ленин "не раз предостерегал против авторов такой куцей пролеткультуры и куцей пролетнауки" (28). Эта книга вызвала новую бурю, отныне Поливанов не мог печататься ни в Москве, ни в Ленинграде. Подробнее о борьбе Поливанова с Марром см. в книге В.Ларцева (29).
Еще одна попытка хотя бы ограничить монопольное положение марризма связана с деятельностью существовавшей в 1930-1932 гг. группировки "Языкофронт" (Г.Данилов, К.Алавердов, Я.Лоя, Т.Ломтев, П.Кузнецов и др.). В отличие от Поливанова языкофронтовцы были непримиримы к "буржуазной науке", требовали создания "марксистской лингвистики" и принимали некоторые идеи Марра вроде отнесения языка к надстройке и отрицания языкового родства. Однако они отвергали явно абсурдные концепции Марра, в частности, четыре элемента, и в целом занимали более разумные научные позиции. Но Марр и его подручные оказались сильнее. "Языкофронт" в 1932 г. был вынужден самораспуститься, а связанный с ним НИИ языкознания в Москве в 1933 г. был закрыт. Единственным лингвистическим центром остался руководимый Марром Яфетический институт (с 1931 г. – Институт языка и мышления), получивший имя своего основателя еще при его жизни в 1933 г.
К 1933 г. победа "нового учения о языке" казалась полной, его противники либо сдались, либо были изгнаны из науки. А с 1934 г. начались массовые аресты среди лингвистов (до того пострадали лишь отдельные ученые). В начале 1934 г. было сфабриковано так называемое "дело славистов" (См.: 20), была арестована группа московских ученых-лингвистов, литературоведов и текстологов, которых обвинили в пропаганде "реакционной науки, распространенной в фашистской Германии" (30). Все арестованные были далеки от марризма и принимали родство славянских языков как истину. Два крупнейших ученых, члены-корреспонты АН СССР Н.М.Дурново и Г.А.Ильинский, погибли, другие видные ученые- А.Ф.Селищев, В.В.Виноградов, А.А.Сидоров и др. – провели несколько лет в тюрьмах, лагерях или ссылке. Тяжело сказался на советском языкознании и 1937 г. Но в это время уже никто не мог быть гарантирован от гибели. Среди уничтоженных в тот страшный период были и противники Марра (Поливанов, Данилов, Алавердов), и словесно принявшие его учение квалифицированные лингвисты вроде академика Самойловича, и некоторые из самых заядлых марристов (Аптекарь, Быковский, Башинджагян). Отметим, впрочем, что Институт языка и мышления им. Н.Я.Марра довольно мало пострадал от репрессий (сам Марр умер еще в конце 1934 г.).
Тяжелая атмосфера, сложившаяся в нашей науке 30-х годов, губила людей не только физически. Показательна судьба уже упоминавшегося Яковлева. Он прожил долгую жизнь и не был арестован, но в обстановке многочисленных нападок и проработок сломался. В работах 30-40-х гг. Яковлев пытался быть марристом, их научный уровень заметно понизился, во всей его деятельности чувствовался явный надлом. Новые проработки конца 40-х – начала 50-х годов, когда его обвиняли сначала в недостаточно последовательном марризме, а затем в марризме, привели Яковлева к психическому заболеванию и преждевременному уходу из науки.
К концу 30-х годов положение в советском языкознании однако стало улучшаться. Уже не было Марра, а его преемник академик Мещанинов, в прошлом активный пропагандист "нового учения о языке", занял более разумную и компромиссную позицию . Явно абсурдные компоненты учения Марра либо забывались, либо прямо были отвергнуты, как это произошло с четырьмя элементами (31). Как справедливо замечал В.Звегинцев, "для последователей Н.Я.Марра была важна декларативная часть его работ, а не фактическое содержание его "теории" и научной практики" (См.: 4. Т.1, с.155). Однако последователи Марра так и не решились признать наиболее рьяно отвергавшиеся их учителем понятия языкового родства и праязыка. Сравнительно-историческое языкознание оставалось под запретом.
Ситуация, остававшаяся стабильной около десятилетия, резко изменилась в 1948 г. После печально известной сессии ВАСХНИЛ летом 1948 г. в любой области науки было предписано искать своих "менделистов-вейсманистов-морганистов". Переломным оказалось совместное заседание ученых советов Института языка и мышления и отделившегося от него к тому времени Института русского языка 22 октября 1948 г., где с докладом "О двух направлениях в языкознании" выступил Ф.Филин. Он заявил: "Новое учение о языке, основанное на марксистско-ленинской методологии, является общей и единственной научной теорией для всех частных лингвистических дисциплин... В политическом отношении учение Н.Я.Марра, рожденное советским строем, является... составной и органической частью идеологии социалистического общества" (32). Учению Марра противопоставлялся "менделизм-вейсманизм-морганизм" в языкознании, к которому были отнесены многие серьезные ученые, некоторых из них Филин клеймил еще за полтора десятилетия до этого. В итоге было заявлено: "Неразоружившимся индоевропеистам в нашей среде есть о чем подумать... Мало не быть борцом против Н.Я.Марра, надо быть последовательным и непримиримым борцом за Н.Я.Марра" (33).
После этого в течение примерно полутора лет в советском языкознании шла погромная кампания, ведущую роль в которой играли все те же Сердюченко и Филин. Только они были неуязвимы для критики, все остальные лингвисты, включая даже Мещанинова, номинально остававшегося главой советского языкознания, в той или иной мере подвергались проработке. Кампания проходила ряд этапов. Проработки шли на собраниях и в ряде органов печати ("Правда", "Культура и жизнь", "Литературная газета"). Многим пришлось отречься от своих взглядов и трудов. Некоторые не выдерживали: выдающийся финно-угровед член-корр. АН СССР Д.В.Бубрих умер от сердечного приступа 30 ноября 1949 г. после двух недель почти ежедневной проработки. Но были и несдавшиеся. К весне 1950 г. большинство из них (Р.Ачарян, Г.Капанцян, П.Кузнецов, Б.Серебренников) лишились работы или были представлены к увольнению.
В качестве позитивной программы предлагалось почти полное (исключая лишь учение о классах в первобытном обществе) возвращение к Марру, включая его четыре элемента: "Палеонтологически" анализ по элементам... при умелом его использовании в историко-словарных работах, в частности, при анализе древнейшей номенклатуры в языках мира, может быть вполне применим и полезен" (34). Культ Марра достиг апогея на парадной сессии его памяти в начале 1950 г., где одна из докладчиц в речи, названной автором хроники в "Вопросах философии" А.Спиркиным "содержательной", признала четыре элемента "новой, высшей ступенью палеонтологического анализа языка" (35). В это время "ни говорить, ни искать, ни писать на лингвистические темы без упоминания имени Марра стало невозможным" (См.: 4. Т.I , с.393).
Внезапно 9 мая 1950 г. в ""Правде" была объявлена дискуссия по вопросам языкознания, начатая статьей против Марра, написанной одним из несдавшихся противников его учения, академиком АН Грузии А.С.Чикобавой. Проработки временно прекратились, а редакция "Правды" поначалу ее высказывала свою точку зрения на публикуемые материалы. На первом этапе дискуссии равномерно печатались статьи противников Марра (А.Чикобава, Б.Серебренников, Г.Капанцян, Л.Булаховский), его защитников (И.Мещанинов. Н.Чемоданов, Ф.Филин, В.Кудрявцев) и сторонников компромиссной позиции (В.Виноградов, Г.Санжеев, А.Попов, С.Никифоров). Позиция противников Марра была гораздо более аргументированной, но сила аргументов сама по себе в тех условиях ничего не решала. Все определялось другой силой, и она, наконец, заявила о себе.
20 июня в рамках дискуссии появилась статья Сталина "Относительно марксизма в языкознании", содержавшая резкую критику "нового учения о языке", формально дискуссия продолжалась еще две недели, но ее исход, конечно, не вызывал сомнений. 4 июля, в день окончания дискуссии, "Правда" поместила ответ Сталина Е.Крашенинниковой, а 2 августа – еще три его ответа на письма читателей. Все эти публикации составили текст под общим названием "Марксизм и вопросы языкознания", изданный огромным тиражом и объявленный тут же "гениальным".
Ясно, что дискуссия была задумана Сталиным как прелюдия к его собственному вступлению; как позже вспоминал сам Чикобава, его статья в "Правде" написана по заданию Сталина, который читал ее и правил (36). Известно и то, что этому заданию предшествовало письмо Чикобавы Сталину, написанное еще в апреле 1949 г., когда Чикобаву активно травили Сердюченко и другие марксисты; текст этого письма сейчас опубликован (37). Далее не все ясно. Судя по всему, Чикобава не был инициатором своего письма; сам он утверждает, что оно подготовлено по предложению тогдашнего первого секретаря ЦК КП Грузии Чарквиани и переслано через него Сталину (38). Не исключено, что инициатива принадлежала Чарквиани, покровительствовавшего Чикобаве. Но он мог и выполнять директиву Сталина, в этом случае Чикобава выступал лишь в роли эксперта. Если это так, то остается неясным, сам ли Сталин заинтересовался вопросами языкознания или же кто-то обратил на них его внимание.
О причинах вмешательства Сталина существует немало гипотез (39). Во-первых, обращение к языкознанию давало Сталину возможность укрепить славу теоретика марксизма, которую он не подтверждал двенадцать лет после выхода "Краткого курса". В начале первой статьи, упоминая об обращении к нему "группы товарищей из молодежи" (видимо, мифической), он заявил: "Я не языковед и, конечно, не могу полностью удовлетворить товарищей. Что касается марксизма в языкознании, как и в других общественных науках, то к этому делу я имею прямое отношение" (40). Первая половина этой статьи посвящена целиком опровержению двух не столько лингвистических, сколько философских положений Марра: о принадлежности языка к надстройке и о классовости языка. Здесь Сталин мог высказаться по вопросам, мало затрагивавшихся Марксом, Энгельсом и Лениным, и в то же время очистить их учение от посторонних элементов вроде классовости языка. К Марру после выступления Сталина надолго прилип ярлык "вульгаризатора марксизма" (соответствовавший, впрочем, действительности), и оба его тезиса, приводившие к абсурдным выводам вроде появления нового русского языка после Октября, никогда больше не имели серьезных сторонников.
Во-вторых, причина могла заключаться в несоответствии идей Марра, ориентированных на умонастроения 20-х годов, политической линии Сталина послевоенных лет. Ушли в прошлое мечты о всемирной революции, космические фантазии и идеи о великодержавном шовинизме как главном зле в национальных вопросах; "народность" и "самобытность" из бранных слов превратилась в непременные эпитеты газетных статей. В этих условиях отрицание Марром национальных границ и рамок и особой роли русского языка, полное отвержение старой науки, требование форсировать создание всемирного языка не могли нравиться Сталину. Недаром Сталин сопоставил Марра с пролеткультовцами и рапповцами (41). Мог он учитывать и дружбу Марра с Покровским, и сходство некоторых его идей и идеями Бухарина, хотя эти имена Сталин не упоминал. Марр оказывался удобным примером для осуждения неприемлемых к тому времени для Сталина, но еще не забытых идей 20-х годов.
Третья возможная причина наиболее спорна, но говорить о ней дают основание некоторые слова Сталина, на первый взгляд, несколько неожиданные в его устах: "Дискуссия выяснила, прежде всего, что в органах языкознания, как в центре, так и в республиках, господствовал режим, не свойственный науке и людям науки. Малейшая критика положения дел в советском языкознании, даже самые робкие попытки критики так называемого "нового учения" в языкознании преследовались и пресекались со стороны руководящих кругов языкознания... Общепризнано, что никакая наука не может развиваться и преуспевать без борьбы мнений, без свободы критики. Но это общепризнанное правило игнорировалось и попиралось самым бесцеремонным образом... Аракчеевский режим, созданный в языкознании, культивирует безответственность и поощряет такие бесчинства" (42). Трудно не согласиться с этими словами. Но нельзя забывать, что подобная атмосфера была создана во всей советской науке под верховным руководством их автора.
Неоднократно Сталин развязывал нужную для его целей кампанию, а затем, видя, что она зашла слишком далеко, начинал ее осуждать, сваливая вину на слишком ретивых исполнителей его воли. Вспомним статью "Головокружение от успехов", отставку, а затем арест Ежова, Не исключено, что выступления по вопросам языкознания играли для Сталина аналогичную роль в идеологической кампании, вехами которой были постановление о Ленинградских журналах, сессия ВАСХНИЛ, борьба с космополитизмом. После нескольких лет борьбы за "классовость" и "партийность" Сталин вдруг вспомнил о борьбе мнений и свободе критики. Виновными "аракчеевском режиме", якобы существовавшем только в языкознании, были признаны в первую очередь чересчур активные Сердюченко и Филин, а также не бывший "аракчеевцем", но занимавший руководящее положение Мещанинов. Все они, впрочем, отделались по нормам тех лет довольно легко: их не арестовали и даже не уволили с работы, они лишь потеряли начальственные посты и должны были в течение нескольких лет каяться. Новым главой советского языкознания стал академик Виноградов, до того испытавший в сталинское время два ареста и две ссылки, а в 1948-1949 гг. разоблачавшийся как "буржуазный лингвист".
Призывы к борьбе мнений в науке в сочетании с критикой явно ненаучной концепции Марра произвели определенное впечатление на ученых Запада, которые никогда не принимали "новое учение о языке". Несмотря на разгар "холодной войны", их отношение к работе Сталина было в основном положительным (43). В то же время в редакционном предисловии журнала "Ленгвидж" (США) вполне справедливо говорилось, что хотя в советской лингвистике сделан шаг в правильном направлении, это еще не шаг от тьмы к свету, поскольку идеи Сталина независимо от их содержания – догма, провозглашенная официальным актом. (44).
Результат выступления Сталина был для советского языкознания неоднозначным. С одной стороны, господствовавший миф был в один день развеян, перестал считаться "реакционным" сравнительно-исторический метод, который, по мнению Сталина, при каких-то не указанных им "серьезных недостатках" в то же время "толкает к работе, к изучению языков". Ученые, отойдя от схоластического изучения проблем языка и мышления, происхождения языка, стадиальности, обратились к анализу конкретных фактов (См. оценки зарубежных наблюдателей, пишущих о "депровинциализации" и "поправке после долгого паралича" советского языкознания после 1950 г.) (45). Но в то же время общий характер отношения власти к науке никак не изменился. По-прежнему, несмотря на заявления Сталина о свободе мнений, проводилось разграничение между "правильной", "марксистской" наукой и всемиостальными направлениями, объявлявшимися "буржуазными" и "идейно порочными". К тому же реабилитирована была далеко не вся наука о языке. Была восстановлена в правах лишь лингвистика XIX в., в основном сравнительно-историческая, в первую очередь русская дореволюционная наука. Передовая же наука Запада, где в то время господствовали разные направления структурализма, отвергалась столь же рьяно, как и в 1948-1950 гг.; здесь, конечно, сказывалась "холодная война". См., например, высказывание из передовой статьи нового лингвистического журнала: "Духовное оскудение и маразм охватили идеологическую надстройку современного буржуазного общества. Это находит прямое отражение в развитии лингвистической науки на Западе" (46). Еще одной чертой эпохи была догматизация любых положений упрощенной и мало оригинальной работы Сталина, даже явно ошибочных, вроде печально знаменитого его высказывания о некоем курско-орловском диалекте, послужившем якобы основой русского литературного языка (47).
Уже с 1954-1955 гг. имя Сталина упоминалось в лингвистических работах все реже, а после XX съезда КПСС перестало упоминаться совсем. Однако возврата к марризму не произошло ни тогда, ни позже. В начале 60-х годов в связи с критикой Сталина предпринимались отдельные попытки научной реабилитации марризма (48), однако успеха они не имели: "Новое учение о языке", имевшее в 20-е годы искренних приверженцев, к 40-м годам в основном держалось на поддержке сверху. Лишившись такой поддержки, оно быстро исчезло с научного горизонта. Даже исторического интереса в качестве научной теории оно не представляет, войдя в историю лишь как образец псевдонауки, возведенной в период сталинизма в ранг "единственно правильного" учения.
Список литературы
1. Капустин М.П. От какого наследства мы отказываемся? – Октябрь, 1988, № 5; Красавицкая Т.Ю. Выступление на "круглом столе" историков. – "Вопросы истории", 1988, № 9.
2. Мещанинов И.И. Введение в яфетидологию. Л., 1929.
3. Марр Н.Я. Избранные труды. М.-Л., 1936, Т. II . С. 449.
4. Против вульгаризации и извращения марксизма в языкознании. М ., 1951-1952, Т .1-2 – Thomas L.L. The Linguistic Theories of N.Ya. Marr. Berkeley-Los Angeles, 1957.
5. Фрейденберг О.М. Воспоминания о Н.Я.Марре. – Восток-Запад, М. 1988. С.182.
6. Абаев В.И. Н.Я.Марр (1864-1934). К 25-летию со дня смерти. – "Вопросы языкознания", 1960, № 1. С.98-99.
7. Проблемы истории докапиталистических обществ. 1935, № 3-4. С . 66.
8. Miller R.A. Japan"s Modern Myth. New York – Tokio, 1982.
9. I bid . P.21.
10. Вернадский В.И. Страницы автобиографии. М., 1981. С . 287.
12. Кузнецов П.С. Автобиография. Рукопись. C.370.
13. Кон И. Психология социальной инерции. – "Коммунист", 1988, № 1. С.73.
14. Башинджагян Л.Г. Институт языка и мышления имени Н.Я.Марра. – "Вестник АН СССР", 1937, № 10-11. С.258.
15. Быковский С.Н. Н.Я.Марр и его теория. К 45-летию научной деятельности. М.-Л., 1933. С.12.
16. Миханкова В.А . Н.Я.Марр. М.-Л., 1949. С.372.
17. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т.32. С.43-44.
18. Бухарин Н.И. Теория исторического материализма. Популярный учебник марксистской социологии. М.-Пг.. 1921. С. 227.
20. Бернштейн С.Б. Трагическая страница из истории славянской филологии (30-е гг. XX в.). – "Советское славяноведение", 1989, № 1. С.79.
23. Всесоюзный центральный комитет нового алфавита Н.Я.Марра. М., 1936. С.З.
24. Виноградов В.В. Состояние и перспективы развития советского славяноведения. –"Вопросы языкознания", 1959, № 6, С.6.
25. Сердюченко Г.П. Буржуазная контрабанда на фронте языкового строительства. – "Революция и торец", 1932. № 1. С.147.
26. Там же. С.147.
27. Кусикьян И. Очередные задачи марксистов-языковедов в строительстве языков народов СССР. – "Просвещение национальностей, 1931, № 11-12. С. 78.
28. Поливанов Е.Д. За марксистское языкознание. М., 1931. C.15.
29. Ларцев В.Г. Евгений Дмитриевич Поливанов. Страницы жизни и деятельности. М., 1988. С.74-90.
30. Кузнецов П.С. Яфетическая теория. М., 1932.
31. Мещанинов И.И. Очередные задачи советского языкознания. – "Известия АН СССР". Сер. лит-ры и языка, 1940, № 3. С.21-22. – Мещанинов И.И. Учение Н.Я.Марра о стадиальности – "Известия АН СССР" Сер. лит-ры и языка, 1947, № 1. С.36.
32. Филин Ф.П. О двух направлениях в языкознании. – "Известия АН СССР". Серия лит-ры и языка, 1948, № 6. С.488.
33. Там же. С.496.
34. Сердюченко Г.П. Академик Н.Я.Марр – основатель советского материалистического языкознания. М. 1950. С.63.
35. Спиркин А.Г. Научная сессия, посвященная 85-летию со дня рождения и 15-летию со дня смерти Н.Я.Марра. – "Вопросы философии", 1949, № 3. С.333.
36. Чикобава А.С. Когда и как это было. – Ежегодник иберийско-кавказского языкознания, XII. Тбилиси, 1985. C.11-12.
37.Там же. С.14-23.
38. Там же. С.9.
39. Горбаневский М.В. Конспект по корифею. – "Литературная газета", 1988, 25 мая. – L"Hemutte R. Marr, Marrisme, Marristes. Une page de l"histoire de la linguistique sovietique. Paris, 1987. P.73- 75.
41. Там же.
42. Там же .
43. Rubinstein H. The Recent Conflict in Soviet Linguistics. – Language. V.27, 1951, № 3.
44. Ibid . P.282.
45. Current Trends in Linguistics. V.1. The Hague, 1963. Р .22. – Unbegaun B.O. Some Recent Studies on the History of the Russian Language. – Oxford Slavonic Papers, V.5, 1954. P.131.
46. "Вопросы языкознания", 1952, № 1. С.6.
48. Сердюченко Г.П. О некоторых философских вопросах общего языкознания. М., 1964. – Федосеев П.Н. Некоторые вопросы развития советского языкознания. М., 1964.
ОБЩЕЕ ЯЗЫКОЗНАНИЕ
НОВОЕ УЧЕНИЕ О ЯЗЫКЕ Н.Я. МАРРА КАК ИСТОРИКО-ЛИНГВИСТИЧЕСКОЕ ЯВЛЕНИЕ
С.В. Сухов
Кафедра теоретической и прикладной лингвистики Институт иностранных языков Московский городской педагогический университет 2-й Сельскохозяйственный пр., 4, Москва, Россия, 129226
Н.Я. Марр продолжает оставаться одной из самых загадочных и значительных фигур в истории отечественного (и в определенном смысле мирового) языкознания ХХ столетия. Многократно «развенчанный», он обладает удивительным свойством «воскресать» и вновь привлекать внимание не только лингвистов, но и людей, лишь косвенно соприкасающихся с этой наукой. Можно говорить о своего рода «марровском феномене», существующем в разных видах уже многие десятилетия. Очевидно, что этот феномен должен стать, хотя бы в силу своей устойчивости, объектом более подробного и объективного исследования, чем это было до сих пор. Данная статья представляет собой весьма краткое изложение основных выводов, обоснованных автором в его диссертационном исследовании.
Ключевые слова: новое учение о языке, парадигмальная революция, идеологизированный подход, парадигмальный анализ, лингвистический утопизм, лингвистическая доистория, происхождение языка, фонетически-сопоставительный анализ, персоналистский подход, нарративный анализ.
Начнем же мы с изложения некоторых фактов, подтверждающих устойчивость «марровского феномена», и, следовательно, актуальность данной темы.
Процесс изменения восприятия идей Н.Я. Марра и отношения к ним в истории отечественной лингвистики после 1950 года может быть разделен на ряд периодов. Первый начался сразу после известного выступления И.В. Сталина в дискуссии 1950 г. и продолжался примерно до середины 1950-х годов.
Интерпретация взглядов Марра и его роли в языкознании в это время развивалась всецело в русле тех положений, которые были изложены в статье Сталина «Марксизм и вопросы языкознания» , т.е., Марр трактовался прежде всего как вульгаризатор марксизма, все его идеи целиком отвергались как негодные и порожденные невежеством и непониманием сути материалистического метода к изу-
чению языка; как альтернатива предлагалось возвращение к традиционному сравнительно-историческому методу; все это непременно сопровождалось восхвалением Сталина как величайшего светоча марксистской языковедческой науки и его статьи как недосягаемой вершины лингвистической мысли. Во второй половине 50-х годов имя Сталина как творца марксистского языкознания по понятным причинам перестает упоминаться; вместе с этим прекращаются и массированные нападки на Марра, и эта тема, казалось бы, перестает быть актуальной.
Однако в начале 60-х годов обнаруживается, что забвение Марра вовсе не было окончательным и безоговорочным и в советском языкознании существует тенденция хотя бы частично «реабилитировать» некоторые марровские идеи. С одной стороны, это было связано с широкой критикой Сталина после XXII съезда КПСС (1961 г.); но, с другой стороны (и это, по нашему мнению, более существенно), это было связано с широким (хотя и запоздалым) проникновением в отечественную лингвистику именно в те годы концептуальных подходов западного структурализма. Распространение структуралистских подходов было с энтузиазмом встречено значительной частью отечественных лингвистов, увидевших в структурализме возможное заполнение той концептуальной пустоты, которая остро ощущалась в советском языкознании после дискусии 1950 года и последующего устранения сталинской версии «марксистского языкознания» в середине 1950-х годов.
Но некоторыми другими языковедами проникновение структурализма было воспринято как угроза дегуманизации лингвистической науки, усугублявшаяся тем, что наряду с достижениями структурализма заимствовались и его недостатки, которые к началу 60-х годов ХХ века стали уже вполне очевидны.
В этих условиях «воскрешение» некоторых идей Марра как своего рода «щита» против структурализма стало представляться возможным и даже желательным. Именно антиструктуралистскими соображениями были продиктованы наиболее заметные выступления бывших учеников Марра в первой половине 60-х: статья Г.П. Сердюченко «О некоторых философских вопросах общего языкознания» и особенно статья В.И. Абаева «Лингвистический модернизм как дегуманизация науки о языке» .
Однако настоящая полемика в то время так и не возникла. Структурализм был допущен в советскую лингвистику и стал широко применяться как совокупность конкретных методов исследования языкового материала; в то же время было признано, что некоторые его фундаментальные парадигмальные основы могут и должны подвергаться критике.
О «реабилитации» идей Марра не было и речи, однако стало возможным упоминание его имени в истории языкознания, в том числе в достаточно благожелательном аспекте. Ситуация, таким образом, не получила, и в те годы не могла получить сколь-нибудь окончательного разрешения. Этот период продолжался, по-видимому, до начала 80-х годов, когда стал очевиден кризис и распад структуралистской парадигмы и наметился постепенный отход от нее большинства отечественных языковедов. Вновь возникло ощущение концептуального вакуума, тре-
бовавшего заполнения. В этих условиях влияние марровских идей (точнее, мифов, уже тогда отчетливо складывавшихся вокруг фигуры Марра) стало имплицитно возрастать; и, поскольку структурализм уже не мог быть эффективным «противоядием», полемика с давно умершим и развенчанным Марром неожиданно стала актуальной. Изменения в ситуации, связанной с восприятием роли Марра в истории отечественного языкознания, могут предстать в более ясном виде при сопоставлении двух работ Б.А. Серебренникова, опубликованных в 1968 и 1983 годах и формально посвященных сходной теме - соотношению внутренних и внешних (экстралингвистических) факторов в развитии языка.
Однако тональность этих работ совершенно различна, и связано это с тем, что вторая, более поздняя, представляет по сути развернутую полемику с идеями Марра, в то время как первая, более ранняя и хронологически более близкая к со-бытиям1920-х - начала 1950-х годов, такой полемики фактически не содержит.
В своей книге 1984 года Б.А. Серебренников внешне стремится, как и в работе 1968 года, проложить путь между «крайностями», критикуя те из них, которые, по его мнению, свойственны структурализму, гумбольдтианству и неогум-больдтианству, упоминает итальянскую неолингвистику и т.д., однако главным его оппонентом явно или имплицитно является весьма часто цитируемый Н.Я. Марр и его ученики - и в этом состоит резкое различие этой работы Б.А. Серебренникова с его же работой 1968 года. Автор приходит к выводу о существовании в советском языкознании мощного «неомарристского» течения, тянущего отечественную лингвистику назад к «идеализму» . В освещении Б.А. Серебренникова вольно или невольно Марр вырастал в одну из наиболее масштабных фигур языкознания ХХ столетия, оказывающую пагубное, но странно неотвратимое влияние на лингвистов самых разных взглядов и направлений - причем долгое время спустя после его «полного разоблачения».
Говоря о Марре и его ближайших учениках, Б.А. Серебренников очень часто воскрешал в своей книге дискурсивные особенности языка «разгромных» идеологических публикаций 30-х - начала 50-х. В условиях, когда работы самого Марра не могли быть объектом свободного изучения и обсуждения, все это могло приводить к росту подсознательного интереса и даже симпатий к «запретному плоду» и действительно усиливать имплицитное влияние идей Марра в советской науке.
Перемены, произошедшие в советском обществе во второй половине 80-х годов, казалось, должны были создать предпосылки для более глубокого и основанного на более широкой фактологической базе осмысления феномена Марра в истории советского языкознания. Однако долгое время новые публикации, относящиеся к «проблеме Марра», ограничивались статьями в периодических изданиях, большей частью принадлежавших неспециалистам. Только в середине 1991 года появилась книга В.М. Алапатова «История одного мифа», обозначившая очередной рубеж в осмыслении данной проблемы. В.М. Алпатов впервые после длительного перерыва сделал достоянием широкого читателя основные факты биографии Марра; он проследил в общих чертах некоторые этапы эволюции марровских идей при его жизни и отдельные важнейшие особенности их бытования после его смер-
ти - до 80-х годов ХХ века. Центральное место в книге В.М. Алпатова занимает освещение фактических обстоятельств, связанных с языковедческими дискуссиями рубежа 20-х - 30-х годов и особенно 1950 года. Можно сказать, что эти обстоятельства, касающиеся происхождения этих дискуссий и самого хода их проведения, выявлены В.М. Алпатовым с максимально возможной степенью достоверности и детальности; однако в целом он не стремится к какому-либо анализу того, что должно составлять предмет его изучения как историка лингвистики.
В.М. Алпатов бескомпромиссно объявляет идеи Марра от начала до конца невежественным бредом и порождением психической патологии, не имеющим отношения к какой-либо, хотя бы ошибочной, научной теории, а создателя этих идей представляет как ловкого, хотя и сумасшедшего, проходимца, который сознательно старался выдавать нагроможденные им нелепицы за «марксизм» и каким-то образом добился полного успеха, став главой «официального» советского языкознания и сохранив монополию своей «школы» и после смерти, вплоть до 1950 г. В этом В.М. Алпатов, пожалуй, идет дальше Б.Н. Серебренникова и авторов анти-марровских публикаций начала 50-х годов, которые рассматривали взгляды Марра как ошибочные и вульгарные, но все же лингвистические. В целом книгу В.М. Алпатова можно расценить как яркий образец советской «перестроечной» публицистики с элементами ценного историко-политического (но не историко-лингвистического) исследования. В 2004 году эта книга была переиздана ; при этом основной ее текст остался без каких-либо изменений, однако в приложении помещены тексты ряда статей и выступлений автора с конца 1991 до 2003 годов, в которых положения основной монографии в ряде случаев развиваются и уточняются. С одной стороны, в последних статьях В.М. Алпатова заметно стремление воздать должное явной личной незаурядности Марра, сглажены некоторые прежние резкие формулировки, автор выражает свою готовность согласиться с признанием гениальных способностей Марра в некоторых областях, не имеющих отношения к лингвистической науке. С другой стороны, В.М. Алпатов в ряде случаев даже ужесточает свою прежнюю оценку, в частности, делает попытку доказать, что Марр якобы по складу своего мышления вообще был неспособен заниматься наукой - не лингвистикой, но наукой вообще .
Пожалуй, самое интересное во втором издании книги В.М. Алпатова - это краткий обзор новейших публикаций, посвященных марровской проблеме. Само по себе значительное количество и неослабевающий поток этих публикаций, как в России, так и в других странах, частично проанализированный В.М. Алпатовым, красноречиво говорит, что тема Н.Я. Марра отнюдь не «закрыта». При этом, однако, отношение отечественных исследователей к Марру остается, несмотря на все увеличивающуюся временную дистанцию с прошлым, предельно предвзятым и идеологизированным. Практически, по нашему мнению, в отечественной науке происходит не процесс исследования марровского феномена, но создание (по крайней мере, попытки создания) новых мифов вокруг его имени. После мифа 1930-х годов о «Марре-марксисте», сменившемся в 1950-е годы мифом о «Марре - вульгаризаторе марксизма», а в 1990-е - мифом о «Марре-проходимце» или «Марре-
сумасшедшем», на рубеже ХХ-XXI веков конструируются новые мифы, которые можно условно обозначить как «Марр - академическая жертва большевизма», «Марр - грузинский националист», «Марр-провидец». Конструкты первых двух мифов представлены в статье востоковеда Я.В. Василькова, достаточно подробно рассмотренной у В.М. Алпатова , третий же миф создается многими, и, кажется, ему готов отдать должное и сам В.М. Алпатов, когда он признает «правдоподобным» мнение Т.В. Гамкрелидзе о том, что марровские «четыре элемента» - это предвидение четырех молекулярных составляющих генетического кода в биологии , или когда он же интерпретирует высказывание Марра о том, что «новое мышление с трудом умещается в звуковую речь», как предвосхищение «визуальной революции в передаче информации», происшедшей, по мнению некоторых, в ХХ веке .
Подчеркнем, что речь идет лишь о тех работах, авторы которых делают попытки как-то углубить и развить понимание марровского феномена. Большинство просто повторяет сложившиеся ранее негативные оценочные формулировки; упорное меньшинство подчеркивает научную значимость Марра, но без какого-либо подтверждающего анализа. Очевидно, что такое положение свидетельствует об определенном тупике в осмыслении марровской проблемы.
Ясно, что невозможно продвигаться далее в осмыслении этого феномена, расценивая марровскую лингвистическую теорию как простую смесь «фантазий и прозрений», или, тем более, конструируя новые мифы вокруг имени Марра. Дальнейший прогресс в рассматриваемой области может быть достигнут только при максимально возможной деидеологизации подхода к проблеме и демифологизации личности самого Марра. Последнее может быть достигнуто при восприятии его тем, кем он был в действительности - выдающимся ученым, в том числе и выдающимся лингвистом, но ставшим в конце концов на ошибочный путь. Но, поскольку мы имеем дело с выдающимся ученым, важно понять, что его ошибки - это не просто результат незнания или неумения разобраться в сути проблемы, как у обычного профана; эти ошибки имеют свою логику, являющуюся своеобразным преломлением логики развития той науки, к которой Марр принадлежал и которой искренне и с огромной энергией служил всю жизнь. Понять же истинную специфику Марра как ученого можно, только детально и непредвзято проанализировав то, что составляет сущность любого ученого - его творчество, его тексты. При этом в основу должен быть положен принцип сплошного фронтального анализа разных уровней содержания марровских текстов, наиболее характерных для различных этапов развития его теории.
Подобный анализ может показаться чрезмерно подробным; в действительности он, учитывая сложность проблемы, был вынужденно сжат в связи с ограниченным объемом работы. Тем не менее он позволяет придти к выводам, которые, по мнению автора, представляют собой новый шаг в осмыслении марровского феномена, притом сделанный в сугубо историко-научном плане. Сам анализ текста должен опираться на правильный выбор общенаучных и историко-лингвистиче-
ских методов, в том числе новых, которые до сих пор еще не нашли применения в исследованиях по данной проблеме.
К числу важнейших методов, легших в основу анализа, проведенного автором статьи, относятся:
1) метод релятивистского деидеологизированного нарративного анализа, предполагающий максимально полное описание системы положений разбираемого автора исходя из его собственных позиций, без навязывания ему собственных взглядов и оценок; при этом, разумеется, не исключается конечная оценка проанализированной системы в целом; но эта оценка дается в контексте современной автору исторической ситуации, избегая модернизации;
2) метод историко-парадигмального анализа, восходящий к знаменитой теории «научных революций» Т. Куна и который в нашем случае прямо обусловлен спецификой материала, поскольку речь идет об эпохе крупнейшей революции в истории языкознания;
3) структуральный анализ, давно известный в науке, суть которого заключается, как известно, в анализе позиционно обусловленных отношений элементов при отвлечении от свойств и природы самих этих элементов; этот анализ был применен в данной работе к пресловутым «четырем элементам» Марра и дал неожиданные и, по мнению автора, исследовательски значимые результаты;
4) метод, который можно условно назвать «постструктуральным»; он заключается в том, что тексты Марра, в некотором согласии с постулатами постструктурализма и постмодернизма, интерпретируются как некая игра, далекая от того, чтобы открыть истину, но имеющая внутреннюю логику; правила этой игры предлагается принять без рассуждений об их истинности или ложности; при этом открывается возможность анализа «изнутри» многих особенностей марровских текстов; но при этом автор должен предостеречь от злоупотребления такими подходами, так как при этом существует риск превратить Марра из академического ученого начала ХХ века в фигуру современного постмодерна, создав, таким образом, еще один миф о нем;
5) марксистский философский анализ применяется в тех случаях, когда необходимо доказать, что постулаты Марра не были марксистскими, даже в «вульгари-зованном» виде, то есть для получения результатов «от противного»;
6) персоналистский подход - анализ особенностей личности Марра, проявляющейся в особенностях его текстов - важность этого подхода в данном случае нельзя переоценить.
1) «Новое учение» о языке должно рассматриваться как явление истории лингвистики, как одна из теорий, порожденных общим кризисом в языкознании в конце XIX - первой трети ХХ века, а ее создатель - как один из представителей академической науки, принявший в этой лингвистической революции активное участие. Другие подходы, по нашему мнению, могут привести лишь к умножению и без того многочисленных мифов, складывающихся вокруг учения Н.Я. Марра и его личности;
2) в основе теоретических построений Н.Я. Марра лежал воспринятый им метод историко-лингвистического фонетическо-сопоставительного атомарного анализа, считавшийся в рамках младограмматизма конца XIX века единственно научным. Усилия Н.Я. Марра были направлены на совершенствование этого метода и расширение границ его применимости; в конечном счете, однако, Н.Я. Марр довел разрабатывавшийся им метод до таких пределов, где он утратил всякую ве-рифицируемость с позиций традиционной лингвистической науки;
3) применяемый Н.Я. Марром метод анализа языковых явлений с позиции «палеонтологических» фонетических элементов (в наиболее известном варианте - четырех) хотя и не является в традиционном смысле верифицируемым, обладает собственной структурой, внутренне упорядоченной и логической, хотя и не вполне строгой; это обстоятельство и явилось, на наш взгляд, причиной непреклонного отстаивания Марром своих позиций и его глубокой непреходящей убежденности в том, что в научной достоверности нового метода можно будет убедить если не традиционную академическую науку, то новое поколение ученых-лингвистов;
4) в целом марровское учение можно рассматривать как своего рода синтез парадигмальных установок лингвистики первой половины XIX столетия с новыми чертами языкознания первой половины ХХ века; синтез этот, как уже говорилось, осуществлялся на фундаментальной основе воспринятого у младограмматиков историко-фонетического подхода при парадоксальном преобразовании этого подхода;
5) элементом, принадлежащим ХХ столетию, в синтезе Марра было стремление к социологическому (вернее, социокультурологическому) подходу к явлениям языка. Этот социологизм Марра был глубоко своеобразным и не имел ничего общего с марксизмом, хотя и трактовался самим автором как «параллель» к марксизму; причем этот «социологический анализ» парадоксально осуществлялся в основном на материале лингвистической и общественной «доистории»;
6) в парадигме языковедческой науки первой половины XIX века Марром были восприняты предельно общие установки - представление о творческом характере «доисторического» периода в развитии языка, стремление к «объяснительному» (а не описательному) анализу фактов языка, рассмотрение явлений языка в комплексе с явлениями, изучаемыми другими науками - археологией, этнографией и т.д. Конкретные направления в изучении языка, преемственно связанные с наукой первой половины XIX столетия - единство глоттогонического процесса, историческая семантика, стадиальная типология, хотя и декларировались Мар-ром как весьма значимые и занимали определенное место во многих марровских работах, не были, по нашему мнению, узловыми пунктами его учения. Эпистемо-логически марровская теория была однонаправленной и всецело ориентирована на изучение лингвистической «доистории» и следов этой доистории в современных языках с помощью разработанного Марром элементного анализа. Тем, что Марр не был исследователем семантики в общепринятом понимании, объясняется невозможность (по-видимому) возрождения в научном плане интереса к мар-ровскому наследию в современных условиях, несмотря на особую значимость изучения семантики в нынешнем языкознании;
7) одним из наиболее оригинальных тезисов Марра нужно считать, на наш взгляд, положение о сознательном созидании языка как продукта речевой деятельности людей на всех этапах его развития и особенно о «неуничтожимости» результатов этого созидательного процесса, которые продолжают сохраняться в базовых уровнях языка (фонетическом, морфемном, семантическом) на всех последующих этапах его исторического развития; это и служит основанием применимости «палеонтологического» элементного анализа как основного средства изучения языка;
8) развиваясь как одна из теорий, возникших в рамках научной революции в лингвистике начала ХХ века, учение Марра в процессе этой революции развивалось по линии, внутренне логически обусловленной, но ведущей ко все большему обособлению от других новых научных направлений и противопоставлению им. Поэтому отыскать точки соприкосновения марровской теории и других вновь возникавших лингвистических теорий того времени, даже «маргинальных», практически почти невозможно. Если такие точки и обнаружатся, они, по нашему мнению, не будут существенны;
9) основные этапы (определяемые в данном случае не столько хронологически, сколько логически) внутренней эволюции марровской теории, противопоставившей ее всему остальному языкознанию, по нашему мнению, примерно следующие: попытки расширить круг родственных связей грузинского и близкородственных ему языков (во многом еще в рамках традиционного сравнительно-исторического подхода), приведшие к постулированию существования яфетической семьи языков; стремление максимально удревнить время возникновения яфетических языков и представить их как языки древнейшей цивилизации - основы всех последующих цивилизаций; определение яфетических языков как представителей не особой семьи, но одного из хронологически древних этапов развития всех человеческих языков; конструирование «классовой» социологической теории языка на «доисторическом», «палеонтологическом» языковом материале. Таким образом, можно видеть, что на первых трех этапах вектор развития марровской теории уводил ее все дальше в прошлое, что резко противоречило общей линии развития всех других теорий того времени (и «основных», и «маргинальных»), все более смещающихся в сторону синхронического изучения языка; у Марра же эта тенденция развития, интуитивно воспринятая, привела к созданию парадоксального «социологического» анализа на материале языковой доистории, что довершило его полный разрыв с остальным языкознанием. При этом, по нашему мнению, тот факт, что Марр прибегал к «марксистской» оболочке своих теорий, в конечном счете несущественно; при других исторических обстоятельствах он мог прибегнуть к иной социологической теории, но с лингвистической точки зрения результат был бы тем же;
10) в целом научный метод Марра (в общем, широком смысле) может быть охарактеризован как лингвистический утопизм, то есть особого рода синтез элементов процесса познания, которые не могут быть верифицируемы в рамках обычного научного подхода и потому могут трактоваться как мифологические;
и элементов, принадлежащих к сфере логического рационального анализа, т.е. к сфере обычной науки. Элементы того и другого рода образуют у Марра неразрывное единство. Утопичность подхода Марра проявляется в убежденности безгранично расширить с помощью созданного им метода возможности познания языка в хронологической перспективе - как в прошлое, так и в будущее;
11) оценивая перспективы использования наследия Н.Я. Марра для настоящего и будущего лингвистической науки, следует сказать, что сейчас эти перспективы представляются крайне неясными. Нужно еще раз подчеркнуть, что теория Марра обладает большой внутренней цельностью и попытки использовать отдельные «приемлемые» марровские положения, произвольно изъятые из общей конструкции марровских текстов, вряд ли могут быть продуктивными. По мнению автора, некоторые идеи Марра могут быть в какой-то мере возвращены в сферу научного обсуждения (в позитивном или критическом плане) только в одной области - изучения происхождения языка, если эта проблема когда-нибудь выйдет из состояния застоя и займет подобающее место в лингвистике.
ЛИТЕРАТУРА
Абаев В.И. Лингвистический модернизм как дегуманизация науки о языке // Вопросы языкознания. - 1965. - № З.
Алпатов В.М. История одного мифа: Марр и марризм. - 2-е изд., дополненное. - М., 2004.
Алпатов В.М. История лингвистических учений. - Изд. З-е. - М., 2001.
Алпатов В.М. Марксизм и марризм (заметки неисторика) // Восток. - 1992. - № З.
Алпатов В.М. Современные публикации о марризме. В кн.: Алпатов В.М. История одного мифа: Марр и марризм. - Изд. 2-е. - М., 2004. - С. 266-277.
Гамкрелидзе Т.В. Р.О. Якобсон и проблема изоморфизма между генетическим кодом и семиотическими системами // Вопросы языкознания. - 19SS. - № 5.
Гельгардт Р.Р. Избранные статьи: Языкознание, фольклористика. - Калинин, 1966.
[S] Зуев К.В. Идеологизация языка в политических, авангардных и научных текстах начала
Марр Н.Я. Избранные работы. - Т. 1: Этапы развития яфетической теории / Предисловие В.Б. Аптекаря. - Л., 19ЗЗ.
Марр Н.Я. Избранные работы. - Т. 2: Основные вопросы языкознания. - М.-Л., 19З6.
Марр Н.Я. Избранные работы. - Т. З: Язык и общество. - М.-Л., 19З4.
Марр Н.Я. Избранные работы. - Т. 4: Основные вопросы истории языка. - М.-Л., 19З7.
Сердюченко Г.П. О некоторых философских вопросах общего языкознания / Теоретические проблемы современного советского языкознания. - М., 1964.
Серебренников Б.А. О материалистическом подходе к явлениям языка. - М., 1983.
Серебренников Б.А. Об относительной самостоятельности развития системы языка. - М., 196S.
Сталин И.В. Марксизм и вопросы языкознания. - Госполитиздат, 1950.
Филин Ф.П. Советское языкознание: теория и практика // Вопросы языкознания. - 1977. - № 5.
Velmezova E.V. Les lois des sens: la semantique marriste. - Berlin, 2007.
THE NEW THEORY OF LANGUAGE BY N.YA. MARR AS A PHENOMENON OF THE LINGUISTIC SCIENCE
Department of theoretical and applied linguistics Moscow City Pedagogical University
2nd Selskokhoziajstvennyjprojezd, 4, Moscow, Russia, 129226
The author states a permanent reproduction of the so named «marr’s myth» in russian and in a less degree in foreign linguistics to eliminate that the author insists on regarding the marr’s theory as a phenomenon of historical development of the linguistics science, and hot as a pathology or a product of anybody’s wicked will. The author’s intention is to show the marr’s theory and it’s shocking faults themselves as an odd reflection of the paradigmatic revolution in linguistics in the first half of the 20 century.
Key words: The new theory of language, paradigmatic revolution, stricty ideological approach, paradigmatic analysis, linguistic utopia, linguistic prehistory, genesis of language, phonetic comparative analysis, personalistic approach, narrative analysis.
(«яфетическая теория») - система взглядов, выдвинутая Н. Я. Марром по общим вопросам языкознания в 20-30‑х гг. 20 в. В начальный период научной деятельности Марр внёс большой вклад в развитие армяно-грузинской филологии; изучил и опубликовал ряд древнейших памятников армянской и грузинской литератур, основал серию «Тексты и разыскания по армяно-грузинской филологии» (в. 1-13, 1900-13), успешно занимался изучением кавказских языков (картвельских , абхазского и других), историей, археологией и этнографией Кавказа. В связи с исследованием сравнительной грамматики картвельских языков он обратился к поискам их родства с другими языками мира, выдвинув ряд гипотез, недостаточно подкреплённых конкретным языковым материалом (о родстве картвельских языков с семитскими , баскским и др.).
Когда гипотезы Марра о родстве языков пришли в противоречие с данными научного языкознания, он попытался ликвидировать эти противоречия, объявив всё «традиционное», «индоевропейское» языкознание устаревшим и несовместимым с марксизмом, и построить совершенно новую лингвистическую теорию - так называемое «новое учение о языке», или «яфетическую теорию». Впервые эти взгляды были высказаны в работе «Яфетический Кавказ и третий этнический элемент в созидании средиземноморской культуры» (1920). Отказавшись от достижений сравнительно-исторического языкознания (см. также Сравнительно-исторический метод), Марр выдвинул идею о том, что индоевропейская языковая семья, как и другие семьи языков, не связана исконным генетическим единством, которое было доказано компаративистами (см. Индоевропейские языки), а сложилась путём скрещивания .
В 1923-24 Марр усиленно занимался вопросами так называемой «палеонтологии речи» , стремясь вскрыть общие для всех языков этапы типологического развития, связанные с этапами развития общества и материальной культуры; в 1925 он попытался связать эту свою систему с философскими положениями исторического материализма, понимавшегося им, однако, упрощённо, в духе вульгарного социологизма (см. Стадиальности теория). Язык был отнесён к категориям надстройки и определён как изначально классовое явление. Первичным языком человечества, по Марру, был язык жестов , сменившийся позже звуковым языком в виде «четырёх элементов» (SAL, BER, YON, ROШ), т. е. диффузных звуковых комплексов, из которых возник словарный запас всех языков мира. С общелингвистической точки зрения эти взгляды Марра имеют много общего со взглядами Г. Шухардта, выдвинувшего идею о «языковом смешении», и некоторыми идеями французской социологической школы . Термин «Н. у. о я.» был употреблён впервые в 1924 (ранее Марр называл свою теорию «яфетической»). Построения Марра этого времени не поддаются объективной проверке при помощи строгой научной методики и опровергаются языковым материалом. К 1926 произошёл окончательный разрыв Марра и его сторонников с научным сравнительно-историческим языкознанием (индоевропеистикой), которое было обвинено в идеализме, формализме, антисоциальности и даже расизме. Это вызвало в среде советских лингвистов ряд резких выступлений против «Н. у. о я.», наиболее последовательным критиком которого был Е. Д. Поливанов, исследовавший японский , китайский , узбекский , дунганский языки, занимавшийся проблемами общего языкознания («За марксистское языкознание», 1931), создавший оригинальную теорию языковой эволюции. В статье «Новый поворот в работе по яфетической теории» (1931) Марр обращается к исторической психологии, пытаясь по данным языка вскрыть последовательные этапы развития мышления, что отражало односторонность подхода к проблеме языка и мышления .
Ряд учеников Марра, в т. ч. И. И. Мещанинов, стали развивать «Н. у. о я.» в сторону сближения с «традиционным» языкознанием. Мещанинов, пользуясь и некоторыми идеями Марра, исследовал основные этапы развития языков, развил теорию понятийных категорий и создал теорию синтаксической типологии языков, разработал теорию членов предложения и синтаксических отношений в их связи с частями речи и т. д. К 1950 учение Марра оказалось в состоянии кризиса, который усугубился также тем, что отношения его школы с «индоевропейским» языкознанием ещё более осложнились. В газете «Правда» была проведена дискуссия (1950), в которой участвовали как сторонники, так и противники «Н. у. о я.»; в ряду противников «Н. у. о я.» с несколькими статьями, содержащими, однако, лингвистически ошибочные положения о языке и его развитии, выступил И. В. Сталин. Дискуссия открыла возможность разработки «традиционной» лингвистической проблематики (особенно сравнительно-исторического языкознания). Вместе с тем после дискуссии на некоторое время приостановилось исследование проблем, имевших в «Н. у. о я.» научный интерес, - проблемы языка и мышления, типологии языков , социолингвистических проблем и некоторых других. Эти направления исследований успешно развиваются советской лингвистикой с конца 50‑х гг.