Эрик-Эммануил ШМИТТ

МАЛЫЕ СУПРУЖЕСКИЕ ЗЛОДЕЯНИЯ

Действующие лица

ЛИЗА

ЖИЛЬ

Ночь. Квартира.

Слышен звук ключа в замке и отпирающихся задвижек.

Дверь открывается, пропуская две тени в ореоле желтоватого света из коридора.

Женщина входит в комнату, мужчина с чемоданом в руке остается позади нее, на пороге, как будто не решаясь войти.

Лиза быстро начинает зажигать один за другим все светильники, ей не терпится дать свет на место действия.

Как только квартира освещена, она распахивает руки, демонстрируя интерьер, как если бы это была декорация к спектаклю.

ЛИЗА . Ну, как?

Он отрицательно качает головой. Она обеспокоена и настаивает.

ЛИЗА . Не торопись! Сосредоточься.

Он внимательно и досконально оглядывает всю имеющуюся мебель, потом опускает голову. Вид у него несчастный и пришибленный.

ЛИЗА . Ничего?

ЖИЛЬ . Ничего.

Однако этот ответ ее не удовлетворяет. Она ставит на пол чемодан, закрывает дверь, берет его под руку и ведет до кресла.

ЖИЛЬ . Оно мне кажется несколько поизносившимся.

ЛИЗА . Я тысячу раз предлагала сменить обивку, но ты всегда отвечал: либо я, либо обойщик.

Жиль усаживается в кресло. На лице его появляется гримаса боли.

ЖИЛЬ . Тут не только обивку надо менять, пружины как будто тоже…

ЛИЗА . Пружина интеллекта.

ЖИЛЬ . Что, что?

ЛИЗА . Ты считаешь, что польза от кресла есть только тогда, когда оно неудобно. А пружину, которая в данный момент врезалась тебе в левую ягодицу, ты называешь пружиной интеллекта, уколом мысли, пиком неусыпной бдительности!

ЖИЛЬ . Кто же я: псевдоинтеллектуал или подлинный факир?

ЛИЗА . Пересядь-ка лучше к письменному столу.

Он послушно следует ее совету, но стул вызывает у него недоверие, и он предварительно кладет на него руку. Когда он садится, слышится металлический стон. Он вздыхает.

ЖИЛЬ . Имеется ли у меня теория и относительно скрипящих стульев?

ЛИЗА . Разумеется. Ты запрещаешь мне смазывать пружины маслом. Для тебя каждый скрип - сигнал тревоги. А ржавая табуретка - активный участник твоей битвы против всеобщей расслабленности.

ЖИЛЬ . Сдается мне, я оброс теориями на все случаи жизни?

ЛИЗА . Почти. Ты не выносишь, когда я навожу порядок на твоем письменном столе, и называешь первозданный хаос в своих бумагах «порядком исторического складирования». Полагаешь, что книги без пыли напоминают чтиво в зале ожидания. Считаешь, что хлебные крошки - не мусор, потому что хлеб мы употребляем в пищу. А совсем недавно уверял меня, будто крошки - это слезинки хлеба, который страдает, когда мы его режем. Отсюда вывод: диваны и кровати полны скорби. Ты никогда не заменяешь перегоревшие лампочки под тем предлогом, что в течение нескольких дней следует соблюдать траур по угасшему свету. Пятнадцать лет обучения в брачном союзе научили меня сведению всех твоих теорий к единственному, но основополагающему тезису: ничего не делай в доме!

Он улыбается мягкой, извиняющейся улыбкой.

ЖИЛЬ . Жизнь со мной - настоящий ад, верно?

Она с удивлением поворачивается к нему.

ЛИЗА . Ты меня растрогал своим вопросом.

ЖИЛЬ . И каков же будет ответ?

Она не отвечает. Поскольку он продолжает ждать, кончается тем, что она уступает с застенчивой кроткостью:

ЛИЗА . Конечно, это ад, но… определенным образом… этот ад меня устраивает.

ЖИЛЬ . Почему?

ЛИЗА . В нем тепло…

ЖИЛЬ . В аду всегда тепло.

ЛИЗА . И у меня там есть место…

ЖИЛЬ . О, мудрый Люцифер…

Умиротворенный ее признаниями, он направляет свое внимание на окружающие его предметы.

ЖИЛЬ . Странно… у меня такое чувство, словно я - новорожденный, но взрослый. Кстати, сколько дней?

ЛИЗА . Пятнадцать…

ЖИЛЬ . Уже?

ЛИЗА . А мне казалось, время течет так медленно.

ЖИЛЬ . По мне, так - стремительно. (Самому себе) Проснулся утром в больнице, рот мокрый, как будто я вышел от дантиста, по коже мурашки бегают, на голове - повязка, в черепе - тяжесть. «Что я здесь делаю? Со мной несчастный случай? Но я жив». Пробуждение, несущее облегчение. Коснулся своего тела, как если бы мне его только что вернули. Я вам рассказал…

ЛИЗА (поправляет его) . Тебе!

ЖИЛЬ (продолжает) . Я тебе рассказал про номер с сиделкой?

ЛИЗА . Номер с сиделкой?

ЖИЛЬ . Сиделка входит. «Рада видеть вас с открытыми глазами, господин Андари». Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть, с кем она разговаривает, и вижу, что я совершенно один. Она опять: «Как вы себя чувствуете, господин Андари?» И вид у нее такой уверенный. Тогда я собираю все свои силы, чтобы преодолеть усталость и ответить ей хоть что-нибудь. Когда она уходит, я взбираюсь на кровать, дотягиваюсь до температурного листа - и там это имя: Жиль Андари. «Почему они меня так называют? Откуда это заблуждение?» На Андари ничто во мне не откликается. И в то же время я не могу себе дать и никакого другого имени, в памяти бродят лишь какие-то детские прозвища - Микки, Винни, Медвежонок, Фантазио, Белоснежка. Отдаю себе отчет, что я не знаю, кто я такой. Потерял память. Память о себе. Зато по-прежнему отлично помню латинские склонения, таблицу умножения, спряжение русских глаголов, греческий алфавит. Твержу их про себя. Это меня ободряет. Вернется и остальное. Не может же быть, чтобы, помня назубок умножение на восемь - самое трудное, все знают, - не вспомнить, кто ты есть? Пытаюсь пресечь панику. В какой-то момент мне удается даже себя убедить, что память мне сдавливает повязка, слишком туго охватывающая голову; стоит ее снять, и всё вернется на свои места. Один за другим приходят врачи и сестры. Я рассказываю им о потере памяти. Они серьезно выслушивают. Объясняю им мою теорию сдавливающей повязки. Они моего оптимизма не оспаривают. Несколькими днями позже в палату входит другая сиделка, красивая женщина, без униформы. «Клево, новая сиделка! - говорю я себе. - Но почему она в цивильном?» Она ничего не говорит, только смотрит на меня и улыбается, берет мою руку, гладит меня по щеке. Назревает вопрос: не послана ли мне эта няня для выполнения специальных, специфических функций, «обслуживание страдающих самцов», няня - член бригады путан. Но тут сиделка в цивильном объявляет, что она - моя жена. (Поворачивается к Лизе) Вы действительно в этом убеждены?

«Малые супружеские преступления»

Материал для дебюта выбрать сложно. Хочется быть оригинальным, новым, неожиданным. Но Антон Яковлев не побоялся взять самую распространенную тему - отношения мужчины и женщины. Он обратился к пьесе современного драматурга Э.-Э.Шмитта «Малые супружеские преступления», сделав свою сценическую версию. Набор сюжетов в искусстве невелик, вопрос в том, под каким углом взглянуть на проблему. И здесь режиссерскую фантазию ничто не ограничивает.

Не секрет, что люди боятся заглядывать в будущее. Конечно, каждый хочет заранее узнать о своих успехах и победах. Но страх увидеть мечты разрушенными всегда побеждает. Крупная катастрофа может нанести слишком больной удар, поделив жизнь на «до» и «после». И станет особенно тяжело, если причиной трагедии окажемся мы сами. Мы очень бдительны в том, что касается важных поворотов в судьбе. Однако, остерегаясь серьезных ошибок, перестаем замечать те малые «преступления», которые ежедневно совершаем по отношению к близким. Ложь, обман, равнодушие рушат благополучие не вдруг, а подтачивают постепенно. Этот ком из фальши и непонимания с годами разрастается и зачастую давит с трудом сохраненные крохи семейного счастья.

Он и она - неисчерпаемая тема. В ней неизменно присутствует соблазн увлечься событийной канвой, погрузиться в описания романтических свиданий, расставаний и пр. Но Антону Яковлеву захватывающий сюжет не нужен. Режиссер пытается разобраться в сути взаимоотношений героев, внимательно «выслушивая» каждую сторону.

Жиль и Лиза прожили вместе более десяти лет и накопили достаточно взаимных обид и претензий. Спектакль построен на непрерывном противостоянии двух разочаровавшихся друг в друге людей. Каждый хочет иметь идеального спутника жизни. Лизе нужен великолепный любовник, который сопровождал бы ее по магазинам, когда не занят работой над очередной картиной или детективом. А Жиль устал выносить ревность Лизы и натыкаться на тщательно спрятанные ею винные бутылки. При этом он нисколько не пытается выяснить причину этого опасного хобби жены. Жиль просто с отвращением бросает ей упреки в лицо. Жилю необходимо знать, как жена к нему относится, и потому он притворяется, что после падения с лестницы потерял память. А Лиза пользуется его «болезнью», чтобы наконец-то «воспитать» мужчину своей мечты. Рассказывая мужу о прошлом, она наделяет Жиля такими способностями, каких у него никогда не было. Обман, в сущности, - маленькое преступление. Но зато в итоге Жиль будет вести себя, как надо ей. Оба героя зациклены на себе, но обвинять их в эгоизме как-то не хочется: ведь эти два человека внезапно осознали, что жизнь, полная счастья и удовольствий, прошла мимо них. Вот тут и сработал инстинкт самосохранения, заставив забыть обо всем, кроме себя, и искать виновника своих бед в человеке, который долгие годы был рядом.

Конфликт Жиля и Лизы не низводится до «кухонного» скандала. Их психологическая драма режиссером эстетизируется. Спектакль Антона Яковлева призван не развлекать, а вызывать сопереживание, ведь его герои потеряны и одиноки. Лиза в исполнении Марины Игнатовой - элегантная, красивая женщина с изысканными манерами и пластикой кошки. В ней нет ничего чопорного и кичливого. Лиза обладает тонкой душевной организацией и умеет продемонстрировать свою женственность и ранимость. Жиль Евгения Баранова - семьянин, и он идет на компромиссы легче Лизы, его характер мягче. И, может быть, поэтому он иногда не прочь пожалеть себя. Обиженный взгляд, затянутый ответ, застывшая поза, неловкий жест. Такие мелочи едва уловимы, но мгновенно подкупают зрителя и располагают к герою. Лиза и Жиль разные. И тем острее непонимание между ними.

Постоянно споря, они все больше и больше лгут друг другу. Такое ощущение, что, кроме упреков, у них не осталось ничего общего. (Разве что воспоминания о дне знакомства. Да и те не особо романтичны. Какая же девушка мечтает о знакомстве с молодым человеком, которого стошнило на капот ее автомобиля?) Ком семейных преступлений растет на глазах. Да и квартира супругов совсем не похожа на уютное гнездышко. Все обтянуто белой парусиной, «съедающей» пространство, создающей вакуум, в котором невозможно существовать в гармонии с собой и миром. В этой монохромной комнате без дверей и окон чувствуешь себя зажатым в тиски, загнанным в угол. Черные люди на белом фоне (герои одеты в глухие черные пальто). Никаких оттенков и полутонов. Такое же непримиримое противостояние и в жизни Лизы с Жилем, такое же однообразие, надоевшее им за многие годы, нежелание уступать, способность видеть в каждой ситуации только белое и черное. Драпированные стены исписаны цитатами из книги Жиля «Малые супружеские преступления», рассказывающей о счастливых, на первый взгляд, супругах, которые в действительности желают друг другу смерти. Вот герои и живут среди этих «преступлений», застряв в вакууме своих проблем. Антон Яковлев и художник-постановщик Николай Слободяник как будто выталкивают актеров к зрителю, не давая «замять» среди драпировок малейшие нюансы психологической драмы Лизы и Жиля. Здесь важно все: каждая интонация, каждый поворот. И актеры играют с большим вниманием к слову и жесту.

Но разве нельзя прервать мучения? Несмотря на все недовольства и муки, Лиза привязана к Жилю, а он - к ней. Какие бы обиды они ни нанесли друг другу, добрый десяток лет своей жизни они разделили пополам. Вместе им плохо, а порознь еще хуже. Поэтому, когда Лиза собирает свои вещи, Жиль готов даже поступиться своими эгоистическими принципами, обещая уделять жене больше внимания. Когда она все-таки уйдет, Жиль превратится в «сломанную машину». Двигаясь, как робот, он проделает несколько кругов вокруг стола и упадет без движения. Исчезнет важная шестеренка - и весь механизм его жизни выйдет из строя. Но очень скоро они вместе будут рыться в кипах рукописей Жиля, с головой нырнув в «Малые супружеские преступления». И в будущем, вероятно, Лиза и Жиль не расстанутся, по-прежнему не уступая друг другу в споре. Не все так просто в нашей жизни...

Антон Яковлев

Источник: «Театральный Петербург»

Театральные традиции Москвы и Петербурга пересеклись в творчестве многих режиссеров. Так произошло и в жизни Антона Яковлева. Сценарно-режиссерские курсы, школа-студия МХАТ, работа в кино... Это в Москве. Режиссерский дебют Антона Яковлева в театре - спектакль по пьесе современного драматурга Э.-Э. Шмитта «Маленькие супружеские преступления» - состоится в Петербурге на сцене Театра «Русская антреприза» имени Андрея Миронова в Петербурге. Премьера - 4 ноября.

- Антон, как вам кажется, что лучше для режиссера: постоянно работать в одном театре или менять площадки?

Конечно, когда режиссер в свободном плавании. У него есть возможность сравнивать.

- Но не тратится ли много времени на притирку к новым людям?

Притирка - это замечательно. Новизна полезна. Вот сейчас у меня два замечательных артиста - Евгений Баранов и Марина Игнатова. И притирка у нас произошла мгновенно. Просто мы разговариваем нa народном языке. Единственная проблема - нехватка репетиционного времени, актеры ведь работают не только со мной.

- А для театра, практика съемок в кино приносит пользу?

Работа в большом кино - это всегда хорошо. Но сегодня актеры, в лучшем случае, играют в сериалах среднего уровня, а это только отрицательный опыт. «Искусство» и «сериал» - совершенно противоположные вещи.

- Некоторые актеры считают, что съемки - хорошая школа...

Сериал не дает возможности подробно работать с материалом. Люди учат текст за 15 минут и идут в кадр. Это хороший тренинг для артиста кино, не театра. Он построен на сплошной импровизации. Такой режим учит выплывать и только. Аналог сериала в театре - это антреприза. Но не как в Театре «Русская антреприза» имени Андрея Миронова, где совмещаются контрактная система и репертуарный театр. Здесь, несмотря на присутствие в названии театра слова «антреприза», есть возможность постоянно присматриваться к актерам и нет необходимости кого-то увольнять.

- Что вы думаете о таком понятии, как «коммерческий спектакль»?

- «Коммерческий» - это, как правило, комедия с юмором «ниже пояса», на которую, к сожалению, сегодня идет зритель. Людей приучают к безвкусице. Редкий случай, когда комедия действительно интересна. Еще: сейчас любой актер, который чувствует себя органично на сцене, уже считается хорошим. А ведь органика - это тот минимум, который необходим на первом курсе театрального института. Плохо, когда в спектакле отсутствует метафора, а у артиста в роли - «второй план», когда постановка - просто череда сольных номеров, когда нет ни ансамбля, ни загадки, ни настоящего разбора пьесы - это очень опасная тенденция, сложившаяся и в Москве, и в Петербурге. Но ведь смешно подходить к сегодняшней ситуации с мерками 1960-1970-х годов.

- Если сравнивать петербургские и московские театры...

Для меня Питер - это, прежде всего, Товстоногов. Все театральные ассоциации у меня с детства связаны с БДТ. А Москва - это основа всего, начиная с Московского художественного театра. Все системы возникли в Москве: Станиславского, Михаила Чехова, Таирова, Мейерхольда. Театральная жизнь в Москве активнее. Но Москва - это купеческий, суетливый, громадный мегаполис, а в Петербурге есть то, чего Москве иногда не хватает - подчас более глубокие подходы, особое настроение. Питерский мир - совсем другой. А вообще я бы не стал сравнивать.

- Где чаще ставится современная драматургия, и не отбивает ли она интерес к классике?

В этом смысле Москва впереди. Питер более консервативен. В Москве больше новых молодых режиссеров. Они часто приезжают в Петербург, но вот парадокс: успехом, по-моему, как раз здесь и не пользуются. Может быть, питерские зрители привыкли к более традиционному театру. Но это, наверное, и хорошо. Зачем повторять Москву? Замечательно, что есть современная драматургия, зарубежная или русская. Она должна быть обязательно и в большом количестве. Другой вопрос - ее качество. Публика, к сожалению, не хочет думать. Мне кажется, нужно с этим бороться, даже если иногда ты жертвуешь количеством зрителей в зале ради качества. Многие считают, что если спектакль о вечных ценностях, то это будет непременно что-то скучное. Но можно ведь использовать интересную новую форму. Самое главное в театре - чтобы состоялся контакт между сердцем и головой. Някрошюс же держит зал! Например, «Отелло»: это пятичасовое разгадывание кроссворда, постоянная работа мозга, но в сочетании с потрясающей эмоциональностью. В соединении формы и содержания я и вижу свою задачу при постановке пьесы Шмитта «Малые супружеские преступления». Это пьеса на двух человек. Мне понравилась предлагаемая здесь ситуация, но пьеса очень литературна, и я все делаю для того, чтобы не получился просто разговорный театр. И надеюсь, что удалось найти приемлемую форму.

- В вашем спектакле заняты актеры разных театральных школ...

И это здорово. Евгений Баранов - типичный представитель питерской школы - ученик Владимирова. А Марина Игнатова - московская актриса - ученица Гончарова. Она достаточно долгое время работала в Ленкоме у Захарова. Эти актеры абсолютно по-разному работают. У них разные реакции, разные подходы. Порой они сами не ожидают друг от друга каких-то вещей. И тогда появляется естественность и живость. Но существует фундамент спектакля, замысел, и все направлено на его реализацию.

- У Някрошюса тоже все подчинено главной задаче, но актеры у него «одной школы»...

Безусловно. Там во всех сидит Някрошюс. И они замечательно работают. При жесткой режиссуре у них многое построено на импровизации. Но это не спонтанная, а подготовленная импровизация. Актер несет ответственность только за свою роль. А ход спектакля контролирует режиссер.

- Что для вас первично в театре?

Немирович-Данченко говорил, что режиссер должен умереть в актере. Мейерхольд считал, что пластика важнее слова. Я согласен и с тем и с другим. Но как вобрать все системы, взять из них лучшее и сделать так, чтобы и пластические, и эмоциональные решения объединились в одно целое? Чтобы не было видно, где поработал режиссер, где художник, а где актер?..

- Насколько вы как режиссер даете свободу актеру?

Захаров считает, что у актера должен быть «коридор импровизации», заданный режиссером. В этом коридоре актеру необходимо давать определенную свободу и смотреть, чтобы он не выходил за его рамки. Иначе из актера «не выудить» какие-то удачные нестандартные решения, о которых режиссер иногда даже не подозревает. Но это уже зависит от таланта, потому что давать свободу посредственному актеру бессмысленно.

- Вам ближе Станиславский или Мейерхольд?

Невозможно сравнивать ученика с учителем. Мейерхольд вышел из Станиславского, просто он пошел совершенно другим путем. Станиславский - это как букварь, как основа. От основы никуда не денешься. Его система не может устареть. Это фундамент жизни артиста, попытка помочь ему выявить те эмоции, которые необходимы в данный момент. Это не теория, а элементарная помощь в практике театра. Знаете, как в кино: чтобы снять один кадр, ты должен знать, что здесь нужен такой-то свет, такой-то объектив и такой-то чувствительности пленка. Систему надо использовать. Ее не нужно боготворить.

Эрик Эммануэль ШМИТТ

МАЛЕНЬКИЕ СУПРУЖЕСКИЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ

Перевод с французского

Ирины ПРОХОРОВОЙ и

Владимира АЛЕКСЕЕВА

Тел. Ирины Прохоровой:

Дом. + 33.1.46.60.54.41

Сотовый: + 33.6.13.13.85.38

E - mail : [email protected]

Пустая квартира. Темно.

Cлышно как поворачивается ключ в замке..

Дверь открывается. В тусклом свете, падающем из коридора, две тени.

Женщина входит в квартиру, мужчина с чемоданом в руках остается на пороге, не решаясь войти.

Лиза торопливо включает одну за другой лампы и, стоя посреди комнаты, разводит руки, как бы приглашая полюбоваться на декорации, которые она приготовила для спектакля.

ЛИЗА: Ну как? (Он отрицательно качает головой. Она огорчена, но настойчиво продолжает.) Ну, не спеши, сосредоточься. (Он внимательно осматривает комнату, задерживая взгляд на каждом предмете, и обреченно опускает голову.) Ничего?

ЖИЛЬ: Ничего.

(Недовольная его ответом, она делает ему знак поставить чемодан, закрывает дверь и подводит его за руку к креслу.)

ЖИЛЬ: Оно какое-то потрепанное.

ЛИЗА: Я тебе сто раз предлагала обить его заново, но ты отвечал, что мне придется выбирать между тобой и обойщиком.

(Жиль садится в кресло и вскрикивает от боли.)

ЖИЛЬ: Тут не только обивку надо менять, одна из пружин ведет себя довольно агрессивно.

ЛИЗА: Интеллектуальная пружина.

ЖИЛЬ: Не понял…

ЛИЗА: На твой взгляд, для работы годится только неудобное кресло. Эту пружину, которая тебе впивается в левую ягодицу, ты называешь интеллектуальной, острием мысли, пиком бдительности!

ЖИЛЬ: Так кто же я на самом деле: интеллектуал или факир?

ЛИЗА: Пойди, сядь за свой письменный стол.

(Он покорно следует за ней, но, прежде чем сесть на стул, проводит по нему рукой. Когда он садится, раздается металлический скрежет.)

ЖИЛЬ: (Со вздохом.) А что у меня есть теория и на стулья, которые скрипят7

ЛИЗА: Разумеется. Ты же не позволяешь мне капнуть туда масла. Считаешь, что каждый скрип – это сигнал тревоги. Заржавелый табурет активно участвует в твоей борьбе против вселенской расхлябанности.

ЖИЛЬ: У меня что на все есть своя теория?

ЛИЗА: Почти на все. Ты не выносишь, когда я навожу порядок на твоем письменном столе. Ворох бумаг, который на нем громоздится, ты называешь «исторически сложившимся архивом». Ты утверждаешь, что книжные полки без пыли бывают только в залах ожидания, через которые проходят сотни тысяч людей. По твоим понятиям, крошки – это не грязь, это часть хлеба, который мы едим. Ты даже недавно заявил, что крошки – это слезы, которыми плачет хлеб, когда мы его режем и кромсаем. Согласно этой же твоей теории, кровати и диваны полны печали. Ты никогда не меняешь сгоревшие лампочки, так как ты считаешь необходимым несколько дней блюсти траур по погасшему свету. Но за пятнадцать лет нашей супружеской жизни мне наконец удалось вывести из всех твоих теорий одну, самую главную – в доме ничего не надо делать!

ЖИЛЬ: (Виновато усмехается.) Жизнь со мной похожа на ад?

ЛИЗА: (Удивленно.) Ты меня растрогал этим вопросом.

ЖИЛЬ: А как же с ответом?

(Она молчит, но он ждет, и наконец она произносит со стыдливой нежностью в голосе:)

ЛИЗА: Конечно, ад, но… каким-то образом… он дорог мне.

ЖИЛЬ: Почему?

ЛИЗА: В нем тепло.

ЖИЛЬ: Как и полагается в аду.

ЛИЗА: И в нем мое место.

ЖИЛЬ: Слава Люциферу…

(Тронутый ее признанием, он осматривается и гладит расположенные рядом предметы.)

ЖИЛЬ: Странно… У меня такое ощущение, будто я заново родился. Когда… Когда это произошло?

ЛИЗА: Пятнадцать дней назад.

ЖИЛЬ: Всего-то?

ЛИЗА: Мне показалось это очень долгим сроком.

ЖИЛЬ: А мне – коротким. (Про себя) Утром я проснулся в больнице, рот свело, будто я вышел от зубного врача, в щеках колет, на голове повязка, череп словно свинцом налит. «Что я здесь делаю? Неужели я попал в аварию? Слава богу, живой». Пробуждение я воспринял как благо.. Я ощупывал свое тело, словно оно ко мне заново вернулось. Я вам рассказывал?...

ЛИЗА: (Поправляет) Тебе. Говори мне «ты».

ЖИЛЬ: (Спохватывается) Да, я рассказывал тебе, в какой шок привела меня медсестра?

ЛИЗА: Медсестра?

ЖИЛЬ: Ко мне в палату вошла медсестра. «Наконец-то Вы открыли глаза, господин Дюбери!» Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть, к кому она обращается, и обнаруживаю, что я в палате один. А она продолжает: «Как Вы себя чувствуете, господин Дюбери?» Вижу, что она вполне уверена в том, что говорит. Я был очень слаб, но кое-как собрал все силы, чтобы произнести хоть пару слов. Когда она ушла, я дотянулся до таблички на моей кровати, где значиться обычно фамилия пациента и его температура. Там было написано: Жиль Дюбери. «Почему меня так называют? Кто-то должно быть ошибся?» Фамилия Дюбери мне ни о чем не говорит. Но я тут же обнаруживаю, что не могу вспомнить, как меня зовут. На ум приходят лишь какие-то имена из детства: Микки, Вини-пух, Фантазио, Белоснежка. И наконец до меня доходит, что я потерял память и ничего о себе не помню. Все, что раньше учил, помню: и латинские падежи, и таблицу умножения, и спряжение русских глаголов, и греческий алфавит. Я даже повторил их для верности. Все в порядке. Это меня успокоило. Возможно вспомню и остальное. Как можно отлично помнить таблицу умножения, даже самое трудное в ней – умножение на 8, и не знать кто ты такой? Я решил не поддаваться панике. Я даже убедил себя, что это повязка на голове слишком сильно сжимает мне виски и блокирует мою память; и как только мне ее снимут, все придет в норму. Врачи и медсестры у моей постели сменяли друг друга. Я им рассказывал о своих провалах в памяти, но они лишь с сочувствием смотрели на меня. Тогда я высказал им свои соображения по поводу повязки на голове. Они не охладили моего оптимизма. Несколько дней спустя в мою палату вошла какая-то красивая женщина без халата. «Ба, – сказал я себе, – новая медсестра! Но почему она одета не как все?» Она ничего не говорила, только смотрела на меня улыбаясь. Потом взяла меня за руку и стала гладить по щеке. Я было подумал, что это какая-то особая сиделка, сиделка с специальной миссией «для утешения страдающих мужчин», сиделка из бригады путан, как вдруг она заявляет мне, что она – моя жена. (Поворачивается к Лизе) Вы действительно уверены в этом?

ЛИЗА: Абсолютно.

ЖИЛЬ: Вы точно не из обслуживающего персонала?

ЛИЗА: Ты должен говорить со мной на ты.

ЖИЛЬ: Вы не… ты не…

ЛИЗА: (Прерывает) Я твоя жена.

ЖИЛЬ: Тем лучше. (Молчит). И вы… И ты уверена, что мы у себя дома?

ЛИЗА: Уверена.

(Он снова осматривает комнату.)

ЖИЛЬ: Я не хочу делать поспешных выводов, но все-таки моя жена мне нравится гораздо больше, чем моя квартира.

(Оба смеются. В шутке Жиля сквозит полная растерянность. Видно как он страдает.)

ЖИЛЬ: Ну, так что будем делать?

ЛИЗА: Сегодня вечером? Располагаться, возвращаться к нашей нормальной жизни.

ЖИЛЬ: А что мы будем делать, если память ко мне не вернется?

ЛИЗА: (Озабоченно). Она вернется.

ЖИЛЬ: Мой оптимизм на пределе и таблетки закончились.

ЛИЗА: Память непременно вернется.

ЖИЛЬ: Пятнадцать дней мне твердят, что достаточно маленького шока и все придет в норму… Я вас увидел и не узнал. Вы принесли мне альбом с фотографиями, я смотрел его и мне казалось, что я листаю телефонную книгу. Мы приехали сюда, и я решил, что это – гостиница. (С болью). Я ничего не узнаю. Я слышу различные звуки, вижу предметы, вдыхаю запахи, но все это не имеет для меня ни малейшего смысла. Вокруг меня богатый, разнообразный и слаженный мир, но я не нахожу в нем своего места. Все твердо и прочно, кроме меня. Меня нет, я исчез.

(Она садится рядом, берет его ладони в свои, пытаясь успокоить.)

ЛИЗА: Просветление наступит. Случаи полной амнезии очень редки.

ЖИЛЬ: Судя по тому немногому, что я о себе узнал, я сам, видать, довольно редкое явление. Да? (Сокрушенно). Что вы будете делать…

ЛИЗА: Что ты будешь делать!

ЖИЛЬ: Что ты будешь делать, если я не приду в себя? Ты ведь не станешь жить с безмозглым двойником, с похожей на меня обезьяной?

ЛИЗА: (Подсмеиваясь над его страхами) Почему бы нет?

ЖИЛЬ: Нет, не станешь, если ты меня любишь, Лиза, если ты меня действительно любишь!

(Лиза перестает смеяться.)

ЖИЛЬ: Если ты любишь меня, ты не сможешь любить моего двойника, мое отражение, мою пустую оболочку, сувенир, который ни о чем не напоминает!

ЛИЗА: Успокойся.

ЖИЛЬ: Если ты меня любишь, ты меня примешь увечным, старым, больным, но при условии, что это буду я сам, а не чурбан с моей внешностью. Если ты меня любишь, ты захочешь меня, а не только мое отражение. Если ты меня любишь… ты…

(Лиза раздражена, встает и начинает ходить взад и вперед по комнате.)

ЖИЛЬ: Скажите, вы любите меня?

ЛИЗА: Ты!

ЖИЛЬ: Ты любишь меня?

(Лиза молчит и с болью смотрит на него. Жиль размышляет, останавливаясь после каждой фразы:)

ЖИЛЬ: Что это – любовь или снисхождение? Одно лишь снисхождение? Незнакомец даже для самого себя. Я даже не уверен, что самому себе нравлюсь…

(Он обхватывает голову руками. Она странно смотрит на него, хочет что-то сказать, но сдерживается. Пауза.)

ЖИЛЬ: А его вы любили?

ЛИЗА: Кого его?

ЖИЛЬ: Его! Меня, когда я еще был я! Вашего мужа!

ЛИЗА: Успокойтесь.

ЖИЛЬ: Ага, вы со мной на вы! Вы, значит, не моя жена! Я должен немедленно уйти!

ЛИЗА: Жиль, успокойся. Я теряюсь от твоих вопросов. Это «вы» вылетело у меня непроизвольно.

ЖИЛЬ: Непроизвольно?

ЛИЗА: Это реакция на твое выканье. Ты обращаешься ко мне на вы и о себе говоришь в третьем лице. Я просто запуталась, уже сама не знаю, где я.

ЖИЛЬ: Я тоже.

ЛИЗА: О чем ты меня спросил?

ЖИЛЬ: Любила ли ты своего мужа.

(Она улыбается. Он поражен, ее молчанием.)

ЖИЛЬ: Если вы его не любили, самое время отделаться от него. Воспользуйтесь тем, что он сам себя потерял, и вытолкайте его за дверь. Вышвырните нас обоих. Наведите порядок. Вы не решаетесь мне признаться, что мы перестали быть счастливы в браке, не так ли? Так давайте воспользуемся ситуацией. Я готов. Скажите мне только, и я уйду. Мне это не составит труда, я все равно не знаю кто я такой и кто вы для меня. Отличная возможность. Лучшей быть не может! Пожалуйста, укажите мне на дверь, прошу вас.

(Лиза, удивленная его реакцией, подходит к нему.)

ЛИЗА: Ты принял лекарства?

ЖИЛЬ: (Раздраженно). Мои страдания неизлечимы! И что это за манера совать мне в рот пилюли, как только речь заходит о чувствах?

ЛИЗА: (Смеется). Жиль!

ЖИЛЬ: Ты еще и смеешься надо мной!

ЛИЗА: (С восхищением). Жиль, это замечательно, ты приходишь в себя! Ведь это одна из твоих излюбленных фраз: «Что за манера совать мне в рот пилюли, как только речь заходит о чувствах?» В этом весь ты.. Ты всегда не выносил людей, которые свое возмущение, огорчение или страхи облегчали успокаивающими средствами. Ты говорил: наша эпоха стала настолько изощренной, что пытается с помощью лекарств руководить нашим сознанием, но ей не удастся пилюлями вытравить из нас человека.

ЖИЛЬ: (Приятно удивлен). Я так говорил?

ЛИЗА: И еще добавлял: мудрость не в том, чтобы избегать чувств, а в том чтобы испытать их сполна.

ЖИЛЬ: Неужели? А вот в вопросе об уборке я придерживался метафизического взгляда и призывал, что ничего делать не надо?

(Обрадованная его просветлением, она целует его в лоб. Жиль притягивает ее к себе, их губы соприкасаются.)

ЛИЗА: (Так же) Отлично.

ЖИЛЬ: Неудивительно.

(Они стоят, прижавшись друг к другу.)

ЖИЛЬ: Это происходило… бурно… или часто?

ЛИЗА: Очень бурно и очень часто.

ЖИЛЬ: Неудивительно.

(Он пытается поцеловать ее в губы, но она отстраняется.)

ЖИЛЬ: Почему?

ЛИЗА: Слишком рано.

ЖИЛЬ: Но это могло бы стать тем самым шоком.

ЛИЗА: И для меня тоже.

ЖИЛЬ: Не понимаю.

(Он снова пытается ее поцеловать, она останавливает его.)

ЛИЗА: Нет. (Он настаивает). Я сказала, нет.

(Она освобождается из его объятий решительно, но мягко.)

(Расстроенный, он обводит глазами комнату и потом, словно осознав свое унижение, бросается к чемодану.)

ЖИЛЬ: Мне очень жаль, но у нас ничего не выйдет. Я ухожу

ЛИЗА: Жиль!

ЖИЛЬ: Ухожу!

ЛИЗА: Жиль!

ЖИЛЬ: Нет, нет, мне лучше вернуться.

ЛИЗА: Куда?

(Жиль застывает на месте.)

ЛИЗА: (Ласково). Тебе больше некуда идти. (Пауза). Ты у себя дома. (Пауза). Здесь ты у себя.

(Он беспокойно оглядывается.)

ЖИЛЬ: Мы в самом деле знакомы? (Она подтверждает улыбкой.) Я не узнаю вас.

ЛИЗА: Ты и себя не узнаешь.

ЖИЛЬ: А кто мне докажет, что вы не пришли в больницу точно в приют для бездомных животных? Вы зашли в отделение амнезиков и спросили, которого из них вы могли бы взять на свое попечение. Глядя на меня, вы подумали: «Вот этот вроде ничего. Он не очень молод, но у него красивые глаза и ухоженный вид. Я отвезу его к себе домой и заставлю поверить, что я – его жена». Вы случайно не вдова?

ЛИЗА: Вдова?

ЖИЛЬ: Мне как-то рассказывали о банде вдов, которые занимались продажей потерявших память мужчин.

ЛИЗА: Жиль, я твоя жена.

(Он ставит чемодан.)

ЖИЛЬ: Тогда расскажи мне про меня, помоги мне найти себя.

(Лиза показывает на развешенные по стенам картины.)

ЛИЗА: Что ты думаешь об этих картинах?

ЖИЛЬ: Они недурны. Это единственное, что мне понравилось в этой квартире.

ЛИЗА: Правда?

ЖИЛЬ: Похоже, они принадлежат кисти одного и того же художника.

ЛИЗА: И этот художник – ты.

ЖИЛЬ: (Непроизвольно). Браво! (Удивленно). Я?

ЛИЗА: Да.

ЖИЛЬ: Оказывается, я не только писатель, но еще и… художник?

ЛИЗА: Стало быть так.

(Жиль рассматривает картины, сначала недоверчиво, потом с восторгом.)

ЖИЛЬ: Смотри-ка, я оказывается замечательный тип, если не считать взглядов на уборку в доме: удачно женат, прекрасный любовник, художник, писатель, создатель всяких теорий. (Растерянно). Я не прочь с собой познакомиться.

ЛИЗА: (^ С иронией). Ты просто очарователен!

(Жиль не замечает иронии.)

ЖИЛЬ: Так что же, я зарабатываю на жизнь и живописью тоже?

ЛИЗА: Нет, только детективами. Живопись – твое хобби

ЖИЛЬ: Ах так… (Смотрит на нее подозрительно). А каким я был мужем?

ЛИЗА: Ты не мог бы уточнить вопрос?

ЖИЛЬ: Я был ревнив?

ЛИЗА: Вовсе нет.

ЖИЛЬ: (Удивленно). Вот как?

ЛИЗА: Ты говорил, что доверяешь мне, и мне это нравилось.

ЖИЛЬ: То есть ты… пользовалась тем, что я не ревнив?

ЛИЗА: Для чего?

ЖИЛЬ: Чтобы возбудить во мне ревность.

ЛИЗА: (Улыбаясь). Нет.

(Он облегченно вздыхает.)

ЖИЛЬ: А я… я хранил тебе верность?

(Она тянет время, забавляясь страхом, проступившим на его лице, и наконец роняет:)

ЛИЗА: Да.

ЖИЛЬ: Уф!

ЛИЗА: (Лукаво). Если ты мне изменял, то тогда у тебя просто дар божий скрывать свои поступки.

ЖИЛЬ: Такого дара я за собой не замечал

ЛИЗА: (Лукаво). Или скорее – способность находиться одновременно в разных местах. Ты ведь почти не выходил отсюда. Все время писал, читал или рисовал. Как бы ты мог это сделать?

ЖИЛЬ: Действительно, как?

(Она подходит и обнимает его.)

ЛИЗА: Твоя верность была очень важна для меня. Я не настолько уверена в себе, чтобы день за днем бороться с соперницами… или с подозрениями.

ЖИЛЬ: Однако, ты производишь впечатление человека прекрасно вооруженного для такой борьбы. Немногие женщины в твоем возрасте…

ЛИЗА: Да, но в том-то и дело, что мир населен не только женщинами моего возраста. В двадцать лет можно не обращать внимания на возраст; но после сорока иллюзии рассеиваются. Женщина начинает ощущать свой возраст, как только она обнаруживает, что есть соперницы помоложе.

ЖИЛЬ: Я… Я заглядывался на женщин помоложе?

ЛИЗА: Конечно.

(Он облегченно вздыхает, хотя беспокойство продолжает мучить его.)

ЖИЛЬ: Это ужасно. Я хожу по краю пропасти. В любой момент может открыться что-нибудь такое, что превратит меня в чудовище. Я иду по натянутой проволоке и мне пока еще удается сохранять равновесие,. Я не страшусь будущего, но полон сомнений насчет своего прошлого. А вдруг оно окажется настолько неприглядным, что я не выдержу и сорвусь? Я двигаюсь к цели, но не знаю, что меня там ждет. Расскажи мне о моих недостатках.

ЛИЗА: (Размышляя). У тебя… у тебя их практически нет.

ЖИЛЬ: Но все же.

ЛИЗА: Ничего не приходит на ум… Нетерпение! Да, ты очень нетерпелив.

ЖИЛЬ: Это плохо?

ЛИЗА: Нет, это прекрасно. Возвращаясь домой, бывало ты начинал раздеваться прямо в лифте. Однажды ты и с меня там сорвал платье. Ты…

(Она смущается, вспоминая об этом вечере.)

ЖИЛЬ: Даже так?...

ЛИЗА: Да. Мы еле успели закрыть дверь.

ЖИЛЬ: Успели?

ЛИЗА: Нет, кажется, нет.

(Смеются.)

ЖИЛЬ: Значит, я могу не бояться возвращения памяти?

(Лиза колеблется ответить. Жиль замечает это и начинает настаивать.)

ЖИЛЬ: Видишь ли, иногда я задаюсь вопросом: а не замкнулся ли мой мозг преднамеренно. Не извлекает ли он выгоду из этого беспамятства?

ЛИЗА: Какую выгоду?

ЖИЛЬ: Может быть ему выгодно чего-то не знать. Неизвестность для него – форма защиты.. Он бежит от правды.

ЛИЗА: (Смущенно). Неужели?

ЖИЛЬ: Может быть, удар, который я получил, был не только физического свойства… Травмы бывают разные…

(Они пристально смотрят друг на друга. Похоже, что оба испытывают страх.)

ЛИЗА: (Не очень уверенно). Я думаю, ты зря беспокоишься.

ЖИЛЬ: Ты уверена?

ЛИЗА: Вполне. Ты не сделаешь никакого неприятного для себя открытия.

ЖИЛЬ: Поклянись.

ЛИЗА: Клянусь.

(Напряжение спадает.)

ЖИЛЬ: Рассказывай мне обо мне. Это стало моей любимой темой

ЛИЗА: Так было всегда.

ЖИЛЬ: Неужели?

ЛИЗА: Надо отдать тебе должное: ты никогда не страдал отсутствием внимания к собственной персоне. Посмотри на свою библиотеку: на всех своих романах ты написал посвящение самому себе. (Берет первую попавшуюся книгу). Вот пожалуйста: «Себе самому посвящаю свою книгу с искренней любовью. Жиль».

ЖИЛЬ: (Смущенно). Какое высокомерие!

ЛИЗА: Это такой у тебя юмор.

ЖИЛЬ: Попахивает самовлюбленностью.

ЛИЗА: Нет, это тот самый юмор, за которым кроется правда.

ЖИЛЬ: Надеюсь, я тебе тоже писал посвящения?

ЛИЗА: (Смеется). Да. (Направляется к другой полке и берет книгу). «Лизе, моей жене, моей совести, моей больной совести, моей любви, той, которую я обожаю и которой я не достоин. Жиль.»

(Лиза взволнована, эти строки уносят ее в прошлое, у нее на глазах слезы.

Он молча смотрит на нее, пытаясь понять.

^ Она тяжело, словно под грузом воспоминаний, опускается на стул.)

ЖИЛЬ: Лиза…

ЛИЗА: Прости меня. Воспоминания нахлынули.

ЖИЛЬ: Но я здесь. Я еще жив.

ЛИЗА: Да, но прошлое… – его больше нет. (Пытается улыбнуться сквозь слезы). Я тебя очень любила, Жиль, очень.

ЖИЛЬ: Это звучит как: «Я очень страдала, очень».

ЛИЗА: Возможно. Я не знаю любви без страданий.

ЖИЛЬ: (Ласково). Я заставлял тебя страдать?

ЛИЗА: (Явно говоря неправду). Нет.

(Он не настаивает.

Лиза старается привести в порядок свои чувства.)

ЛИЗА: Что еще рассказать о тебе? Ты обожаешь шляться по магазинам, что довольно редко для мужчины. Ты можешь даже выдержать целый час в магазине женской обуви, что достоино похвалы. Ты всегда даешь ценные советы по поводу моей одежды, советы эстета, а не мужлана, которому важны лишь марка и цена. Иногда мы назначаем друг другу свидания в чайных салонах.

ЖИЛЬ: Так я люблю пить чай?

ЛИЗА: И пьешь с большим удовольствием. Ты, кажется, огорчен?

ЖИЛЬ: Я представлял себя более мужественным… Все эти шмотки, магазины, чай… прямо подружка какая-то.

Он и она, муж и жена… Отношения двоих, тем более отношения с историей – гарантия напряженности действия, даже если действия как такового практически нет. Сюжет пьесы современного французского драматурга Эрика-Эммануэля Шмитта строится исключительно на диалоге двух персонажей – Жиля, вернувшегося домой из больницы, и Лизы, его жены. Перед ними сложная задача: Жиль после травмы потерял память, и им предстоит заново узнать друг друга. Но что-то здесь не так – слишком уж резок контраст между беспокойством героя и беззаботностью героини, утешающей его дежурными фразами. Вопрос за вопросом, ответ за ответом – ведь жертве амнезии нужно воссоздать картину своей жизни «до» – и выясняется множество подробностей, сначала бытовых, потом психологических. И тут «включается» детектив: кто-то из них виновен в том, что произошло, кто-то скрывает некую тайну! Теперь это уже не просто супруги, прожившие вместе 20 лет, – теперь это следователь и подозреваемый, причем этими ролями они меняются со скоростью сказанного слова.

Непростые отношения семейной пары со стажем осложняются тем, что Жиль, автор множества детективных романов, в числе прочего написал книгу «Малые супружеские преступления», в которой изложил оригинальный взгляд на брак как на союз двух преступников. Пытаясь оспорить общепринятую «брачную» мораль, с его точки зрения ходульную и ханжескую, он не подозревает о том, какие чувства вызвала эта книга в его жене и на какие поступки она ее толкнула. Но и она оказывается не готова к тому, какой поворот приняли события, казалось бы, вполне предсказуемые. Извечный спор о том, что значат семья и любовь для мужчины и для женщины и как совместить эти два понимания, становится для героев настолько важен, что каждый из них решается на крайность…

Блестящий диалог, полный тонкого юмора и глубокого драматизма, на протяжении всего спектакля ведут заслуженная артистка России Ирина Джапакова и актер Вячеслав Федотов . На сцене не происходит ничего, кроме разговора мужа и жены, и тем не менее перед нами в деталях предстают не только история их знакомства, любви и долгой совместной жизни, но и яркие портреты их обоих. Психологически достоверны все нюансы постоянно меняющегося настроения – от добродушной усмешки до ядовитой иронии, от скрытой тревоги до явного отчаяния. Существование в предлагаемых обстоятельствах детективной истории не делает характеры героев менее убедительными, а, напротив, помогает резче очертить конфликт, ждущий своего разрешения.

Рассказывает режиссер-постановщик спектакля Яков Рубин :

«Актеры очень любят пьесы Эрика Шмитта – там есть что играть. В них множество неожиданных поворотов, ярких драматических эффектов. Это особенно важно для репертуара камерного театра – он формируется таким образом, чтобы у каждого актера была возможность творческого роста, поэтому Эрик Шмитт здесь, конечно, «кстати». В пьесе «Малые супружеские преступления» много юмора, порой парадоксального, но в то же время это очень серьезная вещь. Я вижу, что Ирина Джапакова и Вячеслав Федотов в этом спектакле раскрыли новые стороны своего дарования.

Мне как практикующему режиссеру было очень интересно поставить детектив – раньше я никогда этого не делал. Хотелось узнать, как прозвучит на нашей сцене детективная «струна». Чтобы прочувствовать, как это делается, летом я налёг на фильмы Хичкока – подсмотрел, как это делает он.

Пространство, в котором существуют герои, предельно функционально. Нужно было создать ощущение смутной тревоги, поэтому всячески подчеркивается странность обстановки, в которой происходит действие, и ее нестабильность. Этому служат и лестница, и качели, и собранный чемодан, и стопка книг, которые вот-вот упадут. Тени актеров на стене создают иллюзию присутствия кого-то третьего, высвеченные углы, затененные лица подчеркивают недосказанность. Все эти детали нужно было связать воедино общей стилистикой – и мы пошли в сторону хоррора, создав «место преступления» – пространства, где непременно что-то случится.

И тем не менее жанр спектакля определен как «почти детектив». Текст пьесы значительно сокращен – в результате она стала «более чеховской», с парадоксальными ответами на простые вопросы, с наполненными смыслом паузами, когда между актерами словно проходит вольтова дуга – настолько велико внутреннее напряжение, не выраженное словами».

Ближайшая возможность осмотреть место предполагаемого преступления и выслушать показания подозреваемых появится у зрителей Камерного драматического театра 24 и 25 октября.

Светлана Гришина

Седьмой сезон проекта «Драма_talk: между текстом и театром» в литературном кафе «Безухов» носит подзаголовок «pièces de pièces» и посвящён французской драматургии ХХI века. Как и прежде, главная цель проекта - знакомство с современными пьесами и открытое обсуждение текстов, представленных в виде читок нижегородскими и московскими режиссёрами.

Эрик-Эммануэль Шмитт - вероятно, самый известный в мире французский современный автор. Его диссертация по философии «Дидро и метафизика» парадоксальным образом превратилась в пьесу «Распутник», экранизированную Габриэлем Агийоном с Фанни Ардан в главной роли. А в фильме «Опасные связи» по пьесе Шмитта снялись Катрин Денёв и Настасья Кински. Позже драматург и сам занялся кинорежиссурой, сняв два фильма.

Эрик-Эммануэль Шмитт - автор двух десятков романов и повестей. Пожалуй, самым известным остаётся «Цикл незримого»: «Миларепа» на тему Буддизма, «Месье Ибрагим и цветы Корана» - ислама, «Дети Ноя» - иудаизма и «Оскар и Розовая Дама» - христианства.

Первую пьесу Шмитт написал в 1991 году. «Ночь в Валони» была поставлена во Франции и за рубежом. Однако настоящую популярность принёс ему второй драматургический опыт, за который он был награждён премией Мольера в 1993 году: пьеса «Посетитель», основанная на диалоге Зигмунда Фрейда и Бога.
Пьеса «Малые супружеские злодеяния» (перевод Ирины Мягковой) - одна из самых свежих, но не самых известных из 17 написанных Шмиттом пьес.